на кой вам это надо? – лениво интересуется невыспавшийся и продрогший за ночь Петровский. Ночью в горах холодно, а у нас у всех одно х/б. – Утром и так все увидим, я еще вечером все обсмотрел. Тут только одна тропа, по ней с утра и потопаем.
– Да жрать охота, а внизу кишлак, – напрямую говорит подползший к окопу взводного юркий маленький башкир Муха и, вздыхая, добавляет: – Курятинки бы сейчас покушать…
– И лепешек горячих, – глотая слюни, добавляю я.
– Может, халатов хоть каких добудем, – мечтает подошедший и присевший рядом со мной на корточках Леха и со злобой замечает: – Окочуримся мы тут в горах. Не жрамши, без теплой одежды, все передохнем.
– Приказываю вам, – дергая кадыком и с голодным блеском в глазах говорит лейтенант, – провести рекогносцировку местности.
– Чаво? Чаво? – наклонив голову и явно придуриваясь, спрашивает Муха.
– Рекогносцировка – это русифицированный термин немецкого слова Rekognoszierung, которое, в свою очередь, происходит от латинского слова recognosco – осматриваю, обследую, – терпеливо объясняет лейтенант Петровский.
Он увлекается – у него это бывает – и начинает сыпать терминами. Наверное, он так свое училище вспоминал; наша-то война на преподаваемую в училище тактику совсем не похожа. А может, он так о доме думал: он родом с Рязани, там же и военное училище окончил.
– Во! – обрадованно говорю я. – Вот мы и пойдем обследовать кишлак.
– Да пошли вы на хер, – устало говорит взводный; лицо у него после бессонной ночи и голода осунулось и посерело.
– Есть, товарищ лейтенант, – Муха дурашливо отдает воинскую честь, прикладывая правую ладонь к головному убору – выцветшей, с обвисшими полями, панаме. – Разрешите исполнять?
Мы идем по узкой тропке вниз, к теплу человеческого жилья, к жратве, к теплой одежде. Оружие готово к бою, сами все напряжены, нервная система вибрирует, а есть все сильнее хочется, и рассветная прохлада пробирает до костей. Дрожишь, десантник? Дрожу, честно говорю: зуб на зуб не попадает, только не от страха эта дрожь – от холода и голода. Пока шли, никого не встретили, повезло. Не нам, им повезло, потому как навскидку из пулемета я даже в темноте отлично стреляю.
А вот и первые окраинные глиняные домики кишлачка. Тянет от них дымком и запахом печеного хлеба. Печи у афганцев находятся во дворах. Скоро рассвет, и муэдзин призовет правоверных к утренней молитве. А пока женщины суетятся во дворах, выпекая лепешки, лают собаки и мычит да блеет скот в хлеву.
Раз! И, по одному перемахнув через высокий глиняный дувал, мы уже в чужом дворе. Две женщины в длинных темных одеждах, увидев нас, замерли. Лица такие испуганные. Одна постарше, а другая совсем молоденькая девчонка – лет пятнадцати, наверное.
– Нон[7]! – рычит голодный и чумазый Леха.
Та, что постарше, чуть помедлив, хватает с глиняного блюда стопку теплых лепешек и протягивает. Я осторожно подхожу, беру, будто вырываю