рассказала о том, что ты хочешь. Я готов помочь.
– Почему ты? – удивилась Ника.
Ведьмак усмехнулся, бросив лукавый взгляд на женщину:
– У моей сестры слабость к страдающим людям, она не выдержит.
Миккая поджала губы, давя улыбку:
– Это не слабость. Не люблю, когда вопят от боли.
Ника закатила глаза. Они ведь специально нагоняли на нее ужас, чертовы выпендрежники! Жили себе сотни лет в рутине, заскучали, наверное, а тут (какое счастье!) свежая кровь сама в руки прыгнула. Издевайся – не хочу!
– Мы не шутим, – на полном серьезе сказал Нукко, поймав ее недовольный взгляд. – Чтобы помочь тебе поговорить с душой Джей Фо, нужно отделиться от нее. Это больно морально, – ведьмак постучал себя по виску, – тем более, если вы жили в одном теле столько лет, и…
– Когда начнем? – перебила Ника.
Нукко несколько секунд пристально смотрел на нее:
– Завтра после обеда я приду за тобой.
Ника холодно кивнула, и на мгновение ей показалось, что душа гиены дернулась внутри.
В тот день шел мелкий, противный дождь. Михаил еще шутил, что это природа по-своему сочувствует им, отдавая дань уважения трагедии.
Нахлобучив на голову капюшон, Ника стояла рядом с мужчиной и хмуро смотрела на скудный мемориал: глянцевую плиту из серого мрамора, блестящую от капель дождя, со списком из черных букв. На восьмой строке – «Николина Кравская, 1987—2001 гг.». Пятьдесят имен и фамилий, пятьдесят дат рождения и смерти, разбитых на два симметричных столбца. Правда, сейчас их было сорок восемь – два имени в конце списка отсутствовали.
Это был день памяти детям, погибшим в том ужасном эксперименте, суть которого до сих пор никому не открылась. Каждый год, с утра до вечера, на Императорскую площадь стекались жители Империи, оставляли цветы и свечи, выражали соболезнования семьям или просто обменивались неловкими улыбками.
Узнав об этой печальной традиции, Ника отправилась на площадь с Михаилом после наступления темноты. В это время здесь почти никого не бывало, да и погода сегодня не радовала, что б ожидать большого скопления людей. С ними же затесались воины Алой Розы – Джуко Трапини и Иллон Домор.
– Снести бы его к чертям, – послышался голос Трапини. Ника обернулась к нему, и огромный рыжий воин недовольно цокнул языком. – Народ забыть пытается, вон, вдова Грей в этот день все окна и двери запечатывает, лишь бы не видеть эти приторные взгляды. Да как забыть, когда такая махина стоит и подсвечивает. Тоже мне честь!
Ника хмыкнула, подавив улыбку, и вернулась к мемориалу. У подножия плиты лежали цветы и горели свечи, предусмотрительно спрятанные под прозрачные колпаки.
– А в соседнем мире так же? – обратилась она к Михаилу.
– Нет. Эстель Саквильская пожелала забыть все, как страшный сон. Там не говорят об этом вовсе.
Ника