на ладони, ноги чтоб скрещёнными были – сидит, значит. Главное, внутри пусто сделай. Торопись, после вечерней молитвы приедем». Русский пистолет спрятал и головой кивнул. Толмач говорит: «Если убежать надумаешь, его высокоблагородие тебя с неба за ноги стянет, из-под земли за уши вытащит».
С тем и уехали.
Остался я один. Думал, думал – жену позвал. Вместе думали. Потом за работу принялись. Жена глину месит, в мою сторону не смотрит, чтоб глаза не осквернить, значит. А я сделал на круге горшок высотой в локоть. Второй сделал. Высушил их мало-мало, горловинами соединил – туловище получилось. Сзади, в спине, значит, окошко вырезал, чтоб видно было – пусто внутри. Взял круглый горшочек, приделал к туловищу – голова вышла. Скатал полоски, как лапшу, из них глаза, брови, рот сделал. Нос тоже слепил. Приделал, смотрю – красивый, очень красивый человек получается. Хорошо мне сделалось, даже Аллаха бояться перестал. Взял тарелку, надел статуе на макушку – вышла шапка с полями, как русские господа носили. «Смотри, – говорю жене, – жених, да и только». Жена сплюнула, отвернулась и говорит: «Ты руки-ноги скорее делай». Видела, значит.
Усто засмеялся, даже работать перестал. Все тоже засмеялись, потому что представили, как жена усто тихонько поглядывала на глиняного человека.
– Стал я руки делать. Много намучился. И так слеплю, и так изогну – всё как виноградные плети получаются, а пальцы как обрубленные ветки торчат. Однако сделал. За ноги взялся – и ноги сделал. Немного малы ноги вышли, как у сынишки, – Халдару в ту пору два года было. Всё равно красивая статуя. Одно жалею: узоры на туловище нанести не успел, а то был бы мой человек в расшитом кафтане, как хан или эмир бухарский.
Прокричали вечернюю молитву, слышу – едут. Благородие взглянул на моего человека и не то кашлянул, не то словно костью подавился. А толмач подхватил статую и бросил её поперёк седла. Я ему кричу: «Осторожно! Пустой он, разбиться может!» Куда там, ускакали, только пыль узором закрутилась. «Зачем он внутри пустой?» – спрашивает жена. Я молчу. Откуда мне знать, зачем он пустой? Я ведь никогда раньше не изображал людей из глины и секретов не знаю. Про горшки знаю, а про статуи не знаю.
– А дальше что было, усто?
– Дальше пришла революция. На другое утро и пришла. Командиром красных воинов русский был, а из пулемёта «максим» узбекский парень стрелял.
– И у басмачей пулемёты были? – спросил Севка.
– Были, деточки. И винтовки, и револьверы – всё английские. Из Англии, значит, им богачи оружие поставляли. Все богачи родня между собой. Однако и простые люди друг другу братья. Надо только всем вместе держаться. А кто ты, узбек, русский или австралиец, не надо и знать. Это всё равно.
– Пулемётчиком у красных Аваз Сарагулов был, – сказал Карим. – Он потом на Анзират-апе женился. А тогда ему пятнадцать лет исполнилось, как Гайдару.[11]
– Хороший джигит был, – прошептали старики в айване.
– Орёл джигит был, – сказал усто. – В двадцать седьмом его