Предтечи в Толчкове, в Коровниках и ц[ерковь] Ильи Пророка>[395].
Шуя. Крестовоздвиженская церковь. Открытка конца XIX в.
По делам этих построек приходилось быть во Владимире. Интересный происходил там разговор церковного старосты и главного жертвователя с секретарем консистории[396], носившим фамилию Переборов, оправдывающую его манеру ведения дел.
– Так как же, Степан Кузьмич, насчет нашего дельца? – вопрошал староста.
– Да вот, как уже благоугодно будет его преосвященству с резолюцией.
– А скоро ли?
– А от вас зависит. – Переборов приподнял брови и смотрел в сторону.
– Да за нами дело не остановится, мы всегда готовы, понимаем, что хлопот вам много доставляем.
– Да ведь «понятия-то» я вашего еще не вижу.
Тогда староста спокойно лезет в бумажник и передает «понятие». Переборов также спокойно берет пачку кредиток, пересчитывает и, не торопясь, говорит, что тут маловато.
Шуя. Ковровская улица. Открытка конца XIX в.
– А остальная половина при получении резолюции, – поясняет староста.
– Переночуйте в гостинице, а завтра я туда Вам и принесу резолюцию так часиков в одиннадцать.
В длинном корпусе Владимирского губернского правления затхлость долголетняя. Те же коридоры, столы, желтые шкафы с делами, что и при Герцене[397] были, только люди были иные, но много оставалось их со старыми повадками.
Губернский инженер терпеливо, от нечего делать проверял мои расчеты и сметы железных перекрытий, долго продержал меня во Владимире, наконец, согласился, что введенная конструкция, хотя и новая, но правильная и одобрил ее. Тихий городок Владимир на высоком берегу Клязьмы окутан был особой сонливостью и безлюдьем. Два древних собора XII в., настоящие перлы русского зодчества, украшенные неразгаданной еще наивной скульптурой, напоминающей старороманские барельефы[398]. В гостином дворе приказчики играли в шашки, сидя на сундуках; посреди пыльной улицы стоял воз с сеном, мальчишки играли в чехарду; на углу главной улицы одинокий извозчик спал в пролетке, уткнув голову в колени; в садике перед старым зданием Дворянского собрания коза невозбранно обгладывала кору чахлого деревца; [рядом] почтовая контора с дверью, обитой холстиной и визжащим блоком на веревке; на углу мелочная лавка с продажей сена, овса и хомутов, с вывеской, где нарисован был белый конь, вздыбленный на задние ноги и с яростью пожирающий пучок сена – и из ноздрей идет пламя! Когда я стал фотографировать это любопытное произведение, вышел лавочник, почтительно поклонился и осведомился, что это я снимаю, и предложил: «Уж лучше меня снимите, чем жеребца на вывеске».
<Тихо текла там жизнь, и дремали два древних собора давнего искусства XII в., редчайшие перлы русского зодчества, украшенные не разгаданной еще наивной скульптурой, напоминающей старороманские барельефы>[399].
Дремотная жизнь,