своей кроватью и столом, сидела, обхватив колени руками, и смотрела в окно, из самой низкой точки – вверх, на падающий снег.
Стоило передвинуться немножко, и она окажется под столом – в своём собственном деревянном «доме», с низким потолком – изнанкой столешницы. Он янтарного цвета, и пахнет старым деревом, а вот коричневый след от сучка. Тут свой особый мир, и взрослым сюда ходу нет. Тут тесновато, но места, в общем, хватает. Можно лежать на диванных подушках, и рассказывать Кольке истории, которые только здесь, в этом почти сказочном домике, обретают несомненное право быть.
– Эй, молодёжь! – говорит бабушка, – Вы там не читаете ли в потёмках? Не надо глаза портить.
А у Насти сказочных книг – тома и тома. Это её самая большая страсть. Всё, что есть в школьной библиотеке читано-перечитано, даже «Сказки народов Африки». И теперь мама не спрашивает, что ей привезти, только иногда уточнит: «У тебя эта книжка есть?»
Раньше Насте и про мишек, лисичек, зайчиков было интересно. Она думала, что дома у зверят вот такие же, как у неё тут – маленькие. Зверюшки ссорятся, мирятся, грозятся друг друга съесть, и подстраивают всякие западни – точь-в-точь как соседи.
А потом манить Настю стало только неведомое, таинственное, даже страшное немножко. Волшебники, выходцы из других миров, колдуньи, русалки. Как хотелось увидеть Синюшку, из «Синюшкиного колодца» – «вечно старую, вечно молодую, к здешним богатствам навеки приставленную»! Подглядеть, как выходят на берег русалки в лунные ночи…
В сказках было всё, его так страстно хотелось, и чего – вроде бы не могло быть в жизни. Хотя и тут, рядом нередко таилось это неведомое и волшебное. И Настя удивлялась – почему она это видит, а другие – нет.
Один из таких дней выдался в феврале. Странный месяц февраль! Уже истомила зима, уж состариться должна бы она, а вьюга точно начинает всё заново. Не бывает таких щедрых метелей, как в феврале, таких крупных снежных хлопьев. Последний блеф зимы – не уйду никогда, не надейтесь. А солнышко уже прокладывает себе осторожно дорожку всё дальше и дальше. Уж не за берёзу по вечерам заходит, а за крышу сарая, и там – зависает над полями, и вечер всё медлит и медлит, не спеша переходить в ночь.
И вот всё были морозы, так что окна ночью покрывались прихотливыми сверкающими узорами льда, и пса Тумана пускали дом – переночевать в тепле. Но вдруг открыла Настя форточку – а там такой нежный воздух, даже не холодный, а прохладный и свежий. Точно не здесь, а где-то в неведомом краю, очутился их дом вдруг. И так легко и печально стало, как бывает по воскресеньям, когда солнце клонится к закату. Понимаешь, что время должно идти, и что там, впереди, будет ещё много хорошего, а всё-таки жаль уходящего дня. Жаль зимы, запаха хвои, наполнявшего дом, когда в нём стояла ёлка, сухого шуршания золотых нитей «дождя», аромата крепкого кофе с густой пенкой – бабушкиного, и шоколада – Настиного. Долгих вечеров, которые истаивают, истаивают, как свеча… Когда идти никуда не надо, когда бревёнчатые стены дома ограждают их от мёртвого