непрерывно убирают какой-то машиной – ездит на ней человек прямо по залам. Поразит водопадом товаров за каждой витриной. Мать тут же купила Насте джинсовый сарафанчик, и розовую футболку, и велела не снимать обновки после примерки, а так и идти. Они поднялись на эскалаторе на самый высокий этаж: в этом водовороте Настя даже посчитать не могла, сколько их – четыре, пять? А тут наверху был каток, игровые автоматы, огромный Кинг-Конг, поднявший резиновые лапы, и несметное число всяких закусочных. Настя впервые в жизни ела пиццу, мать учила её пить через соломинку коктейль – молочный, с клубникой. И с торжеством спрашивала:
– Ну как?
Настя ёжилась. Этот мир засасывал её как болото, она должна была стать какой-то другой, чтобы радоваться городу, и оценить его. А пока ей было не по себе, и она боялась того перерождения, которое может в ней совершиться. И не хотела его. Она считала дни, оставшиеся до возвращения к бабушке, и находила всё новые аргументы, в разговоре с матерью, чтобы хвалить свою жизнь в селе. Какая у них школа, какой класс! И сирень, которую они с бабушкой посадили в палисаднике – Настина сирень – а этом году первый раз зацвела. А отец Пётр осенью всех ребят, кто захочет – будет учить играть на гитаре. И, наконец, последний, непобедимый аргумент, с потупленными глазами и тихим голосом: «Мне бабушку жалко! Она же останется совсем одна… если я не приеду…»
В последние дни лета, вместо того, чтобы приехать за Настиными вещами, мать привезла Настю назад – вместе со всеми купленными подарками.
– Ну что ж, тогда я буду приезжать. Часто-часто, – сказала мама.
А через год родился Валерик, и сразу стал болеть, так что в деревне с ним жить было нельзя: к нему здесь то насморк привяжется, то животик у него расстроится. И мать стала почти как отец: голосом в телефонной трубке, квитанцией перевода в почтовом ящике. Редким праздничным вихрем, лавиной сюрпризов, когда всё-таки нагрянет на день-другой: «Вот тебе сотовый телефон, новый пуховик, золотая цепочка – девочка ведь, ну ты здесь не скучай…» Настя только первые часы, когда нагрянет мать, старалась не отходить от неё – сознание того, что это – мама, ожидание новостей, разглядывание подарков… А потом становилось неловко. Когда понимаешь, что в ответ рассказать что-то не можешь. Ну, тетрадки покажешь с оценками, а дальше-то что? Настя снова опускала глаза: «Нет, не скучаю. Нет, никто меня не обижает. Нет, Колька не научит курить – он сам пока не курит. На деревья высоко не залезаю… Помню, что босиком можно бегать только в жаркий день».
И будто начинали чесаться те же самые ноги, которые бегали босыми до заморозков, Настя быстро и незаметно исчезала, срывалась к тому же Кольке, и они отсиживались на чердаке, глядели оттуда, как вперёдсмотрящие с корабля. Подъезжала машина отчима, и все втроём: бабушка, мать и отчим начинали грузить в багажник овощи – урожай тут всегда был щедрым, и банки с вареньем