из такой вот яшмы я сделал Николаю отвес. Северцев, мой конкурент, такую аж из Карелии завёз, а я здесь нашёл, – гордо приподнял голову ювелир, – это моё детище. А вот сейчас погодите-ка, – через пять секунда Вассерлауф сунул почти под самый нос лейтенанту ещё один камень. – Этот кварцит известен ещё с начала прошлого века. Смотрите на переливы. Не авантюрин, конечно, но весьма близко.
– Какое это имеет отношение к Шелепову? – спросил лейтенант Вассерлауфа.
– Никакого! Но камень-то остался. И мы тоже.
– Что сделаешь?
Жигалов так и не сказал Вассерлауфу: «Одни уходят, другие остаются».
Сказал, что в прошлой жизни тоже был геологом. Правда, цветным камнем никогда не занимался, всё больше по глинам. Даже руды, на которых работал, были глинами, кобальт – никелевое месторождение в корах выветривания и флюорит в глине.
Владимир Устименко.
Предприятие Владимира Сергеевича Устименко располагалось на окраине города, но не так чтобы далеко от центра. Лет полтораста назад окраина города дошла до этих мест, сползла по террасам в пойму реки и застыла на её краю и на опушке бора. Город разрастался в другие стороны, обрастал заводами, пятиэтажками Черёмушек и девятиэтажками новых спальных районов, а здесь так и стояли бревенчатые избы да дощатые насыпухи. Кое-где в эти ветхие строения вклинивались добротные одно и двухэтажные кирпичные дома, построенные в далёкие времена купцами и зажиточными гражданами города. Да, когда-то эти кирпичные дома занимала знать города, но после революции хозяев «уплотнили», если они не ушли за колчаковцами и если их не расстреляли. Залы в тех домах разгородили фанерными оштукатуренными перегородками, внутренние двери заколотили, и получились бараки, в которых за неимением лучшего жилья можно было вполне сносно жить, – жить в комнатушках по восемь, а то и пять-шесть квадратных метров семье в три, четыре и даже более человек. И жили! Дети спали на чугунной плите печи, летом, конечно, зимой печи топились, плита была раскалены докрасна, на полу и полатях, а глава семейства, если он был, в основном в бараках проживали одинокие женщины с престарелыми родителями и детьми, на узкой железной кровати.
В одном из таких домов располагался офис господина Устименко. К середине перестройки жильцы этого дома, как и других подобных ему, получили квартиры-хрущёвки, и дом стоял пустой, медленно и необратимо разрушаясь. В советское время его разобрали бы на кирпичи и дрова, но сейчас, в годы демократии, после выезда жильцов власти боялись отдать приказ о сносе, опасаясь гнева «неформалов». В стране прорастала и расширялась линия за сохранение «памятников деревянного зодчества». Между властью и народом шла борьба за каждый старинный дом, а реставрацию не начинали из-за отсутствия денег, и дома разрушались. Очевидно, всё это было продумано, мол, разрушатся, тогда уж точно – ничего не поделаешь, придётся снести дом и на его месте поставить супермаркет