проникало сквозь занавеску в комнату, било игриво в глаза, освещало столешник на окне, край стены за книжной полкой, озорно блестело на белой крашеной двери, ведущей в большую комнату, откуда и доносилось рассеянное пение:
– Холодок бежит за ворот…
Что-то такое… та-та-та…
Здравствуй, здравствуй, милый город,
Сердце родины моей…
По тембру голоса, по особой распевной интонации, по ленивой утренней рассеянности, слышимой в припоминаемых словах песни, Тоня поняла, что на сердце у старшего брата легко, что свет, солнце, утренний холодок, который бежит за ворот, – все это им тоже переживается, как и ей, в первую минуту утреннего пробуждения. И это значит, что они пойдут гулять с любимым братом Борей, он уже и галстук надевает, сначала на демонстрацию, а потом сядут на троллейбус маршрута «А», поедут по Садовому Кольцу в Парк культуры и отдыха имени М. Горького, и Боря не будет как всегда в последнее время задумчивым и хмурым, не будет притворяться, что слушает, и отвечать вежливо и невпопад на ее вопросы. Так много хорошего обещал сегодняшний день, что… вставать даже не хотелось! Она так и представляла, как Боря стоит рядом с темным резным сервантом и перед овальным зеркалом в темной деревянной раме, висящем на стене, завязывает галстук, и минуту сладкого ожидания, когда мама войдет в большую комнату с заваренным кофейником-гейзером, Боря потрет руки и шумно вздохнет в предвкушении завтрака, а на столе уже принесенные мамой из соседней булочной белые чуть даже теплые булки и масло в масленке, и молоко в молочнике. А потом дверь приоткроется и мама войдет в комнату, присядет на краешек кровати, положит руку на голову, приласкает, позовет завтракать… И не надо идти в школу, и поэтому удалось выспаться, а потом прогулка с братом, как и договорились уже целую неделю назад!
Дверь открылась: гладко зачесанные темные волосы с красивой проседью, мамино правильное лицо, тонкие губы, такие же, как и у Бори, и у Кости, любимые черты.
– Вставай! Доброе утро, соня-засоня! Завтракать! – и как мечталось, присела на кровать, поцеловала, обняла, еще сонную, еще с остатками дремы.
…Борис уже сидел за столом – красивый, тридцатипятилетний, с завязанным наконец-таки коричневым в полоску галстуком, изящно схватившем воротничок шелковистой серой рубашки, волосы, коротко остриженные по моде, еще влажные после ванны, уложенные назад:
– Доброе утро, сестренка! Кофе с молоком? С сахаром? Или, может, чайку?
Голос брата был приветливым и ровным, и Тоня поняла, что сегодня, по крайней мере, пока, никаких мрачных мыслей у Бори нет, и он тут, с ними, а не так, как бывает: как будто здесь, рядом, за руку можно взять, пожать, а на самом деле где-то еще, в других каких-то пространствах. Сегодня мой! Наш с мамой! Не отдам! И как будто почувствовав восторг сестры, совпадая с ним, резонируя, Борис отодвинулся от стола и широко расставил руки для объятия: ну, доброе утро!
Тоне было тринадцать лет, и она была самая младшая у мамы: ее братья родились в первое десятилетие века, они