угли и положил в то место, где угли показались мне ярче. Затем, выбрав три самых тонких колотых полешка, я положил их на тонкие полосы бересты, прижав ее к углям, и снова подул. Нагретая в камине березовая кора тут же вспыхнула и затрещала, разрывая гнетущую тишину кабинета и наполняя комнату веселым треском.
Едва заметно повернув голову, я покосился на мать. Она сидела прямая как стрела, не касаясь спиной кресла, и смотрела мимо меня на пляшущие в камине язычки пламени.
– Со мной все хорошо, матушка, – снова повторил я, встав от камина. – А как вы? Как сестры, братья?
Мои слова вывели мать из легкого ступора, и она посмотрела на меня, грустно улыбнувшись.
– Мы в порядке. В наше крыло они не пошли, – сказала она, имея в виду прорвавшихся во дворец заговорщиков, – в тебя целили.
– Если бы только в меня… Лиза, она… – всхлипнул я, вспомнив о жене.
– Бедная девочка, что с ней? – тут же встревожилась мать.
– Ей уже лучше. Врач сказал, что она скоро поправится, – подавив слезы, сумел выдавить из себя я. Сказать матери правду я сейчас не мог, просто не мог.
– Сынок, с тобой все в хорошо? – встревожилась мать.
– Да, матушка. Прости, на меня сейчас столько навалилось. Мне нужно заняться делами, – ушел от тяжелого разговора я.
– Конечно, Коленька, только обещай мне, что непременно зайдешь к братьям и сестрам и успокоишь их.
Получив от меня согласие, она с легкостью покинула кресло и приблизилась к висевшему на стене зеркалу, тут же замахав на красные глаза, чтобы высушить еще стоящие в них слезы.
– Все, сын, – повернувшись ко мне, величественно ответила мне императрица, – я готова.
Со всех сторон окруженные охраной, всю дорогу к опочивальне моей матушки мы проделали молча. Лишь только у самых своих дверей мать снова обняла меня и прошептала:
– Не спеши. Ты молод и горяч. Ты все успеешь, если не будешь торопиться. Помни о судьбе своего несчастного прадеда Павла[2].
Оставшись один, я в глубокой задумчивости отправился показаться братьям и сестрам.
Игнатьев пришел в мой кабинет уже утром. Я ждал его, откинувшись на спинку кресла, невидяще уставившись в медленно гаснущее пламя камина. Разговор с матушкой и успокоение родни, наложившись на события злосчастной ночи, окончательно вымотали меня. Забытая трубка, которую я не выпускал из рук вот уже несколько часов, давно потухла.
– Ваше Величество, я искренне сочувствую вашему горю, – покосившись на открытую бутылку коньяка, начал начальник разведки. – Быть может, стоит отложить разговор на более подходящее время? – осторожно прибавил он, видя мое подавленное состояние и полупустой стакан.
– Я не пил, – резко ответил я, стряхивая с себя оцепенение, и посмотрел Игнатьеву прямо в глаза. – Рассказывайте, Николай Павлович, – подался вперед я, положив руки на стол, и требовательно прибавил: – Что удалось выяснить?
– Покушение было организовано и спланировано князем Павлом Павловичем