подумывали с женой о четвертом ребенке. Все это вспомнилось мне сейчас в одно мгновение, хотя и не приходило в голову раньше. Я совершенно отдалился от своей прежней семьи, всецело воспринимая себя тем, кем я, по общепринятому мнению, являюсь – Российским государем Императором Николаем Вторым.
Через силу, в несколько глотков, проглотив остатки коньяка, я отдышался и вытер лицо платком.
Игнатьев все это время невозмутимо ждал меня, стоя напротив.
– Спасибо, Николай Павлович, – сухо поблагодарил я графа, – мне уже лучше. Прошу вас простить мою вспышку. Нервы.
– Я все понимаю, – мягко ответил Игнатьев, – и скорблю вместе с вами об утрате.
Мы несколько минут помолчали.
– Но вернемся к нашему разговору, Николай Павлович. – Я присел на корточки у камина и дунул в снова почти затухший очаг. Мне в лицо взметнулось облако пепла, я закашлялся, но успел в который раз отметить про себя удивление на лице Игнатьева. Да, это в двадцать первом веке камин в диковинку, в девятнадцатом – лишь серые будни. – Мое решение по Польше твердо, – наконец смог говорить я, прокашлявшись. – В конце-то концов, она сама напросилась. – Я кинул пару березовых полешек на тускло-красные угли, освобожденные мной из-под слоя пепла. Снова подул в камин, сухо затрещала береста, по поленьям весело заплясали красные язычки пламени.
– Решили все-таки вернуться к идее с конфискациями? – уточнил граф. – Ну что же, я не против, – согласно кивнул он. – Магнатов можно и поободрать. Тем более что после процесса над крымскими интендантами мы неплохо набили руку в этом деле.
– Вы не совсем правильно меня поняли, граф. – Я немного поморщился и добавил: – Не в последнюю очередь я хочу основательно проредить саму шляхту.
Последовала небольшая пауза. Видимо, с этой точки зрения вопрос Игнатьевым не рассматривался.
– Вы что же, Ваше Величество, хотите не просто решить наши финансовые проблемы, а заодно провести… – он повертел слово на языке и выдал: – Расшляхечивание? Вы знаете, о каких цифрах идет речь?
– Не знаю. Скажите мне лучше вы, – тут же перевел стрелки я. – Вся антирусски настроенная шляхта, это какие цифры?
– Запредельные, Ваше Величество. Просто запредельные, – как обычно, не стал разводить реверансы Игнатьев. – Речь идет как минимум о паре сотен тысяч человек.
– Ничего себе, – присвистнул я. – Это что же, получается, что у нас антирусской шляхты в трех-четырехмиллионном Царстве Польском, как дворян во всей шестидесятимиллионной России?
– И это только те, за кем мы признали дворянские привилегии, – поспешил меня обрадовать Игнатьев. – А ведь есть еще и лишенные дворянских прав после восстания тридцать первого года[3], все еще мнящие себя шляхтой босяки. Но черт с ними, с мятежниками, с ними мы в конце концов разберемся, – махнул рукой граф. – Хотя это будет и не просто. Но вот что скажет Европа? – продолжил рассуждать