подал голос сотник Корей, постукивая указательным пальцем по длинному носу. – А не то, чего доброго, морок на нас наведёт и предаст с потрохами вместо благодарности…
– Много ты у нас в отборной дружине чудесников, тьфу, кудесников видел? – хмыкнул Бобел. – А без опытного мародея, тьфу, чаромара – ещё раз тьфу! – чародея нас нелюди быстро сожрут…
Все затихли. Проблема была серьёзной. Придворный волшебник для войска – это и защитные заклинания, и заговорённое на победу оружие, и, если повезёт, подходящая для битвы погода. И, кроме того, лишний раз подтверждённая его словом уверенность, что после смерти душа не будет скитаться призраком неприкаянным, а отправится в места, отведённые на небесах всем ратникам, павшим за землю родную. А это для верного боевого настроя войска весьма важно.
Первым молчание нарушил тысячник Дымар. Хмуря кустистые седые брови, он произнёс:
– Помнится мне, живёт верстах в двадцати от Крамена, в лесу рядом с деревенькой Бычье Вымя или что-то в этом роде – точно не помню, – один ведун. Обитает отшельником, ко двору носа вот уже лет десять как не кажет. Видать, ему тоже не по нраву здешние порядки…
– А-а, как же, помню! – воскликнул большеротый сотник Руман, вспоминавший всё и всегда, хотя, правда, и не так, чтобы достоверно. – С книжником – как его там? – покойным, в общем, бывало, наезжал. Неотёсанный такой мужик, запамятовал, как кличут…
– Да нет, как раз всё наоборот, – усмехнулся тысячник Дымар. – Человек он весьма сведущий, и зовут его, кстати, Отесом…
– Какое будет предложение? – перебил соратника Карафка.
– Я тут подумал, что если этот ведун-отшельник не на стороне придворного волшебника, то его можно привлечь на свою, разве нет?
Карафка одобрительно хмыкнул, обвёл присутствующих взглядом и остановился на Ахайле.
– Хорунжий, седлай коня, и чтоб ушельник этот к полудню был здесь. Живой или… Тьфу, живой, конечно! Всё уяснил?
Хорунжий, никак не ожидавший, что выпадет столь ответственное поручение, вскочил.
– Э-э… Будет сделано!
– Действуй! А ты, Жирма, пойдёшь к царскому лекарю…
Что там ещё говорили сотнику, Ахайло уже не слышал. Сломя голову он выбежал из дома, отвязал коня и вскочил в седло. Гнедой красавец, на котором хорунжий ездил третий месяц и почитал за животину надёжную и выносливую, коротко заржал и помчал его прочь от города, в безлунную летнюю ночь.
Наутро по дворцу разнеслась недобрая весть, что волшебник помирает. Сам царь снизошёл до того, что проведал кудесника в его покоях. Тот недвижно лежал и только и мог, что страшно вращать правым глазом да неестественно дёргать правой же щекой, пуская слюни.
Стоя у ложа, некогда величавый, а ныне согбенный годами венценосец какое-то время смотрел на сухонького страдальца, а затем повернулся к лекарю.
– Отравил кто, небось? – поинтересовался он. – Вон как злоба на душегуба его душит!
– Истинно злокозненность, – кивнул