ей неисчерпаемым. Утёрлась шкурой из своего гнезда спального да опять пристроилась на пологе отдыхая да думая, чем бы ей ещё заняться от безделья нескончаемого. Дочь царская, почуяв голод обрадовалась, что нашла себе очередное занятие. Лишь опустошив горшок на половину добрую, в коем был грибной суп наваристый, забралась назад в свой уголок обжитый, да в который раз принялась маяться ничего неделанием, даже повыла тихонько от безысходности…
Райс давно потеряла счёт времени. Не могла понять день ли ночь за пределами поруби. Утро ль с вечером. Дождь ли с солнышком. Наплевать ей было на эти условности. Тут в пустой башке промелькнула мысль нехорошая: утопиться в жбане с водой колодезной, ибо не могла терпеть эту муку бездельную. Никаких уж сил на неё не было девичьих. Кутырка, с ей присущей фантазией уж в картинках всё это представила. Будто мама в слезах убивается, вырывая роскошные волосы, вскрыв тюрьму её проклятущую да найдя тело безжизненное. Как заламывают в горе руки ближницы, да как папа, чернея тучи сделался, да как горе всеобщее безутешное, степь накроет со всеми народами. Ком обиды за себя любимую задавил горло нежное, и она зарыдала, бедная, изойдя на слезу горькую. Скорбь была безмерной, безудержной…
Реки слез по мордашке тёкшие, прервала резко мысль неожиданная: «А вдруг там снаружи, что стряслось непоправимое? Вдруг меня не забыли, как я думаю, а просто уже отпереть снаружи некому? Надо выбираться отсюда немедленно». Райс аж подскочила озарённая, недоумённо вопрошая себя голосом:
– А чего же ты раньше-то о том не подумала, дура ты тупая, бестолковая?
Вопрос прозвучал как в бочке опростанной, резанув не только уши нежные, но и нервы догола ободранные.
Психанула на себя рыжая. Вскочила на ноги резвые да принялась прощупывать тонкими пальцами стыки плотные, брёвен тёсаных. Выдирала оттуда что-то непонятное, то, чем щели эти законопачены, лишь бы добраться до света крохотного, что блеснёт в глазу лучом спасительным. Только ничего не получилось из затеянного. Ногти обломала да пальцы занозила. Бросив дело это никчёмное, принялась за шкуру, что висела на выходе. Пыталась не то что сорвать совсем, а хотя бы край вытянуть.
В конце концов и на это плюнула. Схватила черпак питьевой из бадьи да принялась рыть подкоп под проёмом, где брёвен не было, пока орудие труда деревянное не раскололось да ни рассыпалось. Каково же было её изумление, когда, вгрызаясь в землю утрамбованную, как «лбом об стену» наткнулась на брёвна огромные, что под земляным полом были вкопанные, притом зарытые не вдоль, как изначально подумалось, а уходили вертикально вниз на глубину непонятную. Это был конец её не только как «землекопательницы», но всей девы Райс в целостности. Взвыла ярица от безысходности да психологически надломилась тростиночкой.
Впав в необъяснимую прострацию, дева есть и пить перестала совсем, и даже в лохань помойную ходить по надобности. Завалилась она набок нечувствительный, уже ни о чем ни думая, ни мечтая, да и вообще без какого-либо