отрывок выучить, я этот выбрал.
Мирон недоверчиво листнул книжку: правда, Некрасов. Сам когда-то учил – и ничего. А нынче говори да оглядывайся, ещё ребёнка в экстремисты запишут.
Да и название какое… с подтекстом, с провокацией. С ехидцей. Кому, дескать, на Руси жить хорошо? Лодку раскачивают, всё верно газеты пишут.
На всякий случай посоветовал:
– Ты вот что, Лёнечка… Другой отрывок возьми. Про Мороза-воеводу, который дозором владенья свои… (а, чёрт: владенья. Знаем, мол, какого воеводу имеешь в виду).
– Лучше эту, – Мирон откашлялся:
– Есть женщины в русских селеньях…
Как его… Ту-ру-ту-ру-ру-рут…
Коня на скаку остановят,
В горящую избу войдут…
Сразу на ум пришла Раиса. Да что за напасть?!
***
Адреса у Мирона не было. Вернее, он был: в голове, простой, коротенький, и не так далеко от сына. Водитель «газели» тогда уточнял вслух.
В одной руке Мирон нёс чемодан, в другой – малость увядший букет. Не сам купил, денег оставалось впритык. Вчера на работе подарили снохе, и цветы ночь простояли в вазе. С кружевного целлофана капала желтоватая вода и мочила манжет пиджака.
Уже на улице знакомо играло пианино, и чем ближе подходил к дому – тем громче и заливистее. Поднимался по истёртой каменной лестнице – от рулад закладывало уши, колотилось сердце. А когда на звонок открылась дверь – оглушила тишина. Не было никакой музыки, она играла у него в памяти.
– Вы? Что-то случилось? С могилой?!
Мирон ассоциировался у неё с собакой и ни с чем, кроме собаки. Только сейчас сообразил: на что он вообще рассчитывал, идя сюда? Чего вообразил, воздвиг в своей глупой башке? Никакого дела жиличке не было до неказистого деревенского мужичка с его хабалистой, ненормальной женой. Он помогал хоронить собаку – не более того. А что на минутку на шею тогда бросилась – так от понятной слабости.
Удивилась цветам, пожала плечами:
– Проходите…
Очочки у неё уже были не зеркальные, а дымчатые. Летом прятала глаза от солнца, а сейчас от кого? От людей? От самой себя? На ней была коротенькая бумазейная пижамка, как на Лёнечке.
Всё так же недоумённо – даже в спине читалась насторожённость – провела его в чистую пустоватую комнату и усадила на диван, рядом со старым знакомым – пианино. Ушла в кухню, звякала там чем-то нежным, хрупким.
Мирону в зад упиралась пружина. Приподнял ложе, заглянул в диванное хозяйство. Ну, едрит твою, тяп-ляп, мастеры-ломастеры. Руки бы выдернуть и в то самое место воткнуть.
Покидая избу, Мирон машинально кинул в чемодан свёрток с инструментом (у сына тоже нашлось что подлатать-подремонтировать). Когда пианистка выглянула – он уже развернул тряпичные кармашки и, лёжа на боку, ковырялся в мебельных внутренностях.
– Хозяйка, тряпочку бы – руки вытереть. На раз-два сойдёт. А по-настоящему – и ножки нужно менять.
Пошёл мыть руки. Из-под гусака