знают…
Собственно, так и выглядела ловушка, в которую поймал ее отец: бархатный капкан доверия. Еще минута такого диалога – и она была не в состоянии представить хоть какие-то формы отказа от его просьбы.
Она вышла из замка, попрощалась с матерью, нашла Замойского и затащила его на аэродром; сперва хватило шутливого флирта, в конце пришлось тянуть его едва ли не силой. Багаж ждал в самолете. – Пора, пора, потом будем пикироваться, – подгоняла она воскрешенца. Адам с видимым усилием выказывал гнев и возмущение; отчаянно старался отыгрывать нормального человека и задавал, к сожалению Анжелики, сотни каверзных вопросов. Однако истина давно перетекала к нему путем подсознательного осмоса неназываемого. Он кричал, но не сопротивлялся – сопротивление не имело смысла; эта истина тоже дошла до него без слов. Вошел в самолет, уселся, пристегнул ремень. По тому, как он кладет ногу на ногу, она поняла: не хочет показаться смешным в ее глазах. Все еще продолжал расспрашивать, и она, наконец, сказала ему:
– Из того, что я знаю, ты воскрешен из останков, найденных на борту «Волщана» трезубцем отца. Добавь себе шестьсот лет.
Она почти уснула в ванной. Но вода слишком быстро отдала тепло, и Анжелика очнулась, вся дрожа. Вытерлась, расчесала волосы.
Гроза уже закончилась (Африка – это мужчина, его гнев и наслаждение никогда не длятся слишком долго), и Макферсон открыла окно в холодную влагу ночи. Ночь была темной, безлунной, но Анжелике достаточно было лишь закрыть глаза, чтобы увидеть тот же пейзаж, который все эти годы, день за днем выжигали в ее мозгу фрески отраженной жары: наполовину – сухие прибрежные пустыри, наполовину – серебристо-синий океан.
Во время первых ночей, проведенных в этой келье, Анжелика (но какая Анжелика? – не эта, другая, пятилетний щенок) боялась выглянуть в окно; впрочем, в сумерках, да и днем – тоже. Ее пугали эти бесконечные пустоши, две бесконечности двух стихий. Но когда уже взглянула – не смогла отвести взгляд: после снились ей пробуждения в одиночестве, в абсолютно тихом безлюдье, где даже молчание оставалось криком, более отчаянным, нежели сам крик. Артур, сын Муэ, старше Анжелики на семь лет, с позволения отца Френета брал ее на прогулки по околицам монастыря и селения Пурмагезе. Постепенно прогулки удлинялись до нескольких дней (а потом и дольше, до пары недель), до вылазок, экспедиций вглубь черной Африки. Это продолжалось, пока семью Муэ не изгнали из Цивилизации; Артур улетел из Пурмагезе. Анжелика ходила одна. Иногда к ней присоединялся кто-нибудь из иезуитов. Например, отец Мерво был увлеченным охотником, показывал ей шрамы, оставшиеся от когтей льва, клялся, что – оригинальные. Вместе они ходили на слонов. Когда она впервые увидела смерть слона, у нее перехватило горло. Этот зверь умирал, словно бог. Охотники в таком случае допускают наибольшее из возможных святотатств. Старая самка стояла на холме, подняв хобот, чтобы поймать предчувствуемый уже запах. Пуля Мерво пробила слонихе толстую кость черепа и уничтожила мозг. Самка не успела даже затрубить. Стояла еще миг – недвижность памятника, – а потом начала