Сверху – огонёк —
Красный глаз, и провод – чёрный хвостик.
Жизни разбивался самолёт,
Пассажир на нём – сосед наш Костя.
В буром утре алый гас ночник,
Превращаясь в нудный глаз змеиный.
Дядя Костя! Смял тебя язык
Смертных приговоров по-латыни.
Мёртвыми словами смерть жива,
А над крематорьем дымы серы.
Кто-то, коль к чертям пойдут дела,
Хочет к сатане залезть в премьеры.
Костя, ты признал: «К чему борьба —
Воспоём хвалу всемирной смерти,
Даже крематорская труба —
Памятник предсмертный всей планете!»
А на песни смерти падок «свет»,
Вихорь листьев лести к павшим падок,
Не скропать нейтронный пистолет,
Не отведав замогильных гадов.
Тлен в дороге – значит, веселись,
Безголова собственная тризна,
Если не усечь, где смерть, где жизнь,
То здоровье у Земли капризно.
Вознесём мажорный алый стяг,
Розами взовьются в небо кости,
Но лупится сытенький мертвяк:
«На фиг нам твой милый дядя Костя!»
Азбука
Прочтите: ТЕЛОК. Т – Твердолоб,
Е – Едок большой, Л – бываю и Ласков,
И Ленивой Лапшой.
О – Огромен буду, пока что мал,
К – Конец веселью, Коровой стал.
Куриные подушки
Подушки наши, как брюшко пеструшки,
Хранят мятеж и ласковую синь,
Согревши нам глумные черепушки.
Не дал налог усатый в тридцать третьем
Состариться михайловским курям,
И оккупант до царственного гребня
Отнял у петушка перо и душу,
И, как в Синюшкиной уральской байке,
В подушку три цветных легли пера.
И лысина Хруща курей лысила,
До срока мы курушек накосили,
И наши ночи в тёмной худобе
Судьбиной кур родимых сохранимы.
А около сычёвского дурдома
Гнетётся кур от века жравший сыч,
И клуша вне политики едома
Лишь им одним, одним, аполитичным.
Змея и цыплёнок
Змея вздохнула «погоди!» цыплёнку,
Любовь была, как шёлк, светла и тонка,
Змея жила сто лет на сенокосе,
Цыплёнок род вёл от цыплят светловских.
В любовь поверя, о разлуке позабыли,
Хоть рядом есть шоссе, трактир, автомобили.
Закройте очи! – вижу взрыв тротила —
Змея в аффекте Цыпу проглотила!
Закат, сапфиры ночи, вновь заря.
Сквозь стёкла глаз заплакала змея.
И колется о музыку змея:
«Зарю исправить, значит, нам нельзя!»
Но сердце Цыпы и в аду бы не сварилось —
Из пасти вновь к змее цыплёнок вылез:
«Я не держу обиды на разлуку,
Просил бы чувства впредь стянуть сирийским луком
Как можно туже, но готов на всё!»
Мы любим боссов, боссы любят нас,
Но и глотают в форсмажорный час,
И сей закон