усталой дымкой горизонта, появилась полуночно-синяя точка. Неприметная точка на дальнем краешке предвечернего неба. Казалось, что всякое движение воздуха остановилось. Стояла вязкая духота. Она, как невидимый и тягучий кисель, пропитала пространство. Она пробралась в каждую щель. Она не давала дышать. Она не давала жить.
Меж тем, синяя точка на востоке помутнела, растянувшись в широкую полосу, будто бы кто-то провёл по линии горизонта кисточкой, которую окунули в густую свинцовую краску. Полоса разрасталась, чернела; полоса пожирала небо. С востока на город шла тьма.
Тьма несла в себе шквалистый ветер, мириады тонн, готовой рухнуть с небес воды, огонь миллионов молний, рвущие барабанные перепонки децибелы громовых взрывов. Тьма уже покрывала пол неба.
Брюхо у тьмы косматое. В её утробе бесятся жёлтые всполохи. Края у тьмы шипящие, пенистые. Раскаты грома всё ближе, всё беспощадней. Тьма нависла над городом. Тьма поглотила его.
Вдруг шарахнуло так, что показалось, что мир вокруг треснул, рассыпался на кусочки. Удар ледяного ветра, согнул тополя и осины, едва не сбил с ног, не успевших укрыться прохожих, яростно рванул кровлю с голов перепуганных насмерть домов.
И раскрылись миллиарды изрыгающих ртов в брюхе тьмы. Струи воды пулемётными очередями ударили по крышам и стёклам домов, по крышам и стёклам машин, по пыльным листьям, по чахлым клумбам, по растрескавшемуся асфальту, по тугому плетенью бурьяна на огромном заброшенном пустыре…
Едва ли кто-нибудь в городе помнил о том, когда появился этот пустырь. Едва ли кто-нибудь мог объяснить, почему годами, десятилетиями, это место обходило строительство. Едва ли кто-нибудь знал о том, что скрывает в себе непролазный бурьян в самой сердцевине этого странного места. Даже вездесущие мальчишки, которые не могут себе позволить не излазать вдоль и поперёк ни одного чердака, ни одного подвала, ни одной свалки, ни одного погоста, отчего-то никогда не заглядывали сюда.
Непролазный бурьян скрывал в себе дом. Вернее, то, что когда-то, возможно сто лет назад, было домом. Его покосившая черепичная крыша покрыта мхом и плесенью. Его три окна на фасаде, и окошко мансарды, давно позабыли о стёклах – пустыми глазницами таращатся на глухую стену чертополоха. Каменная кладка густо увита плющом. Дубовая дверь почернела, растрескалась, полуистлела. Тоскливо скрипит ржавыми петлями, когда над пустырём завывает ветер. Внутри дома темно. Пахнет сыростью и запустением. Здесь не живут даже крысы. Только изъеденные временем остатки мебели. Только пыль. Только обломки камина у ветхой стены…
* * *
Ковёр бескрайнего луга. Изумрудные травы и лазоревые цветы. На стеблях, на лепестках, дрожат чистые слёзы росы. Греет улыбчивое солнышко в глубоком безоблачном небе. Пчёлы собирают нектар.
По лугу идёт девушка в лёгком ситцевым платье. Её ступни мокры от росы. Изумрудные язычки травы приятно щекочут проворные ножки. Воздух наполнен запахом мёда. Медвяный эфир пьянит, и хочется петь.
Девушка напевает: «Васильки, васильки, васильки…»
Чем дальше она идёт, тем выше становятся травы, тем крупнее цветы.
Вот они уже в пояс. А вот, и по грудь.
«Разве васильки бывают такими большими?» – спросила