вот. Начинается. Та же фигня, что и с Дарреном. Та же срань, как сказала бы двоюродная сестра. У новоиспеченной лжи Кристиана такое же мягкое подбрюшье, что и у старой, когда он был не фотографом и немного оператором, а джазменом-гастролером. Очень-очень мягкое подбрюшье, достаточно зубочистки, чтобы проткнуть его насквозь. Достаточно пластикового ножа, чтобы провести полостную операцию и извлечь осклизлый комок фантазий на тему женитьбы и путешествий по континентам.
Кажется, Шон что-то писал о своей работе. Вспомнить бы – что…
– Иногда они появляются на Би-би-си. Но не слишком часто. Я бы сказал – изредка. Камбоджа – не магистральное направление, как вы понимаете.
– Ты не очень-то амбициозен.
– Нет нужды, – выдыхает Кристиан, поняв, что Анна вовсе не собирается дожимать тему с репортажами до упора и уже тем более – проводить полостную операцию. – Самая красивая женщина и так со мной.
– В таком случае я была бы осторожнее. Очень легко потерять то, что имеешь. И не факт, что то, что принадлежит тебе сегодня, будет принадлежать всегда.
Уж насчет этого Анна может не волноваться: Dasha никуда не денется, разве что Кристиан потеряет бумажник. Но он вовсе не собирается терять бумажник, не такой он человек!.. За всю жизнь у Кристиана и носового платка не пропало; ничего не было забыто в автобусе или кафе, носочные пары счастливо находят друг друга после стирки, и, обнаружив одну перчатку, можно с уверенностью сказать, что другая где-то рядом.
– Я и так предельно осторожен. И всегда держу пальцы скрещенными.
– Но сейчас ведь нет? – улыбается Анна.
Сейчас – точно нет. Сейчас Кристиан постукивает ладонью правой руки по бумажнику. А большим и указательным пальцем левой теребит мочку уха. Слишком много ненужных движений для уверенного в себе и абсолютно счастливого человека.
– Вы меня поймали.
– О нет! Если бы я действительно захотела это сделать, то…
– Что?
Снова это дурацкое посасывание под ложечкой. Да кто она такая – Анна? И почему Кристиан никак не может приспособиться к ней, и почему ее доброжелательность и легкая сентиментальность пугают больше, чем откровенные насмешки? Потому что они несвойственны ей в принципе – ни доброжелательность, ни сентиментальность. Это такая игра, она сродни игре Кристиана в обладание самой прекрасной женщиной на свете. Захочет Анна – и вытащит откуда-то из своих глубин сентиментальность, обернутую в плексиглас. А не захочет… Лицо – каких тысячи, если не вглядываться пристально. К тому же чуть тронутое следами увядания. Заретушировать их – плевое дело, но Анна не разменивается на плевые дела. Об этом можно догадаться, если решишься-таки вглядеться в Анну пристально. Под определенным, лишенным сентиментальности углом. Тогда и проступят вещи, обычно спрятанные от посторонних глаз.
У Анны хорошо натренированные губы, хорошо натренированные веки, да и подбородок пребывает в отличной спортивной форме. Все вместе и каждый по отдельности они могут выразить любую эмоцию. Или – наоборот – скрыть эмоцию,