Никита и гильгуль. Митя Кокорин

и говорить будешь то, что в тебя вложат. Умные бля стали – итерация, голограмма, инфополе. Присмотрелся бы к эволюции внимательнее, заметил бы, что период смены поколений весьма себе растянут, и в течение него вымирающие виды гораздо лучше приспособлены к выживанию, чем всякие вроде тебя, что приходят им на смену. Так что мы долго еще – в нашем понимании, сука – будем дрючить таких вот свободных радикалов, пока они рассказывают направо и налево о своем познании мироустройства.

      …

      Не, ну ты вообще-то спасибо скажи – тебе ж так этого в детстве не хватало. Ты теперь весьма конкретно самоопределен, отец Федор, служи, не кашляй. Декорации у нас природные, лужки, березки, тебе понравится. А захочешь выйти в вольную сеть – просто заплати хеш-сумму, accept? С вами была Маргарита Симулянт и «История одного алгоритма». История самоидентификации, история перерождения, история, лежащая в основе больших надежд и великих свершений. Желаю вам настоящего человеческого тепла и взаимопонимания. Увидимся.

      Автохтон

      Запас ненависти и ругательств в Викторе Степановиче, кажется, подходил к концу – исходив кабинет по замысловатой траектории, он обмяк в кресле под портретом главнокомандующего и рассылал остатки злобы в сообщениях, давя буквы в телефоне как тараканов. Герман сидел напротив, стараясь лишний раз не шевелиться – любое движение в пространстве, совершенное без приказа генерала, могло мигом всколыхнуть едва потухший вулкан – тем более на фоне последних событий. Затекла вся левая часть тела, но Герману было не впервой.

      – Я не понимаю, мы вроде в одних заведениях учились, в одном, сука, мире существуем, как можно было везде обосраться? – плевался Виктор Степанович в пустоту, набивая сообщения. – Сука, везде, где только можно было обосраться, вы обосрались. Вас по этому коричневому следу, по вони вашей вот этой вонючей, блять, даже Нидерланды – сраные Нидерланды, их на карте не видно, а они вас раскрыли, разведчиков ядерной, блять, державы, Господи спаси и сохрани. Нет, Люба, я не могу, блять, в субботу! – он стал давить экран телефона двумя большими пальцами, и тот вдруг отозвался входящим звонком.

      Виктор Степанович взвизгнул и отбросил аппарат. Телефон приземлился на ковер рядом с Германом. Определитель номера показывал единственную цифру – “1”. Виктор Степанович поднялся из кресла, но тут зазвонил какой-то из пяти старых дисковых аппаратов на столе – а может даже тот, что стоял в стороне от них, без диска и кнопок, чистый пластиковый гроб с трубкой. Виктор Степанович застонал. Мелодия звонка мобильного несколько раз прервалась звуками входящих сообщений. Герман вжался в стул и не двигался.