и беззвучно плачу и умоляю Богов простить меня. Я не могу иначе поступать. Мы не можем их вылечить. Мы можем только не позволить расползтись заразе.
Я сама в Нифльхейме. Остальные могут хотя бы считать, что они не принимают этих страшных решений. Они лишь исполняют. Я убиваю здесь наравне с чумой. И теперь, кто победит, она или я. Зараза или дроттнинг.
Проклятая ведьма – так назвали меня в Норборне ещё тогда, шесть лет назад. Когда мы пришли сюда с войском. Будто предвидели, что я ещё вернусь…
К весне от Норборна оставалась десятая часть.
В Грёнаваре мы сожгли девять деревень и три форта, все на северо-западе.
Но с весной наступала опасность новой волны. Поэтому мы прочесывем все очищенные, а значит опустошённые земли. С редкими вкраплениями оставшихся чистыми сёл.
– Сколько времени мы будем ждать, прежде чем можно будет считать, что мы победили? – спрашивает Исольф, когда мы в течение двух недель не находим ни одной заражённой деревни.
Мы теперь спим отдельно от Сигню. Мы втроём. Но в её большом шатре собираемся на Совет после ужина. А завтраки и вечери всё так же вместе со всеми нашими ратниками, ставшими нам как братья теперь. И Сигню – наша сестра. Она моложе всех, но она старшая. Она отвечает за нас всех. За всех и за всё…
Она посмотрела на Исольфа огромными глазами:
– Мы встанем лагерем теперь и будем объезжать земли. После того как откроем последнюю деревню подождём шесть… Нет, лучше восемь недель, тогда и уйдём. Но все теперешние меры будем по Свее держать до следующей весны.
– Почему такая огромная эпидемия, Сигню? – спрашивает Исольф. – И здесь, в глуши?
Сигню смотрит на меня и смеётся, мы давно не видели не то, что смеха, улыбки на её лице. И я подхватываю её смех. Тот разговор, ещё осенний, я не забыл, хотя не верю, как и прежде, что это козни Ньорда.
– Неважно сейчас, почему и кто виноват, – говорит, отсмеявшись Сигню. – Давайте закончим проклятое дело, а там будем размышлять. Есть ещё головы в Свее, способные разобраться.
Лето наступило, радуя теплом. Сухой погодой. Расцветшими ландышами. Собирая их, чтобы поставить благоухать в моей палатке, я подумала о Бояне и о том, как он любит цветы у себя в горнице.
Все эти месяцы, скоро год, я не позволяю себе думать о нём. О том, что я сделала перед отъездом. Я не могла в тот момент поступить иначе, я уезжала навсегда. И то, что происходило между ним и мной в течение всех последних лет, не было какой-то игрой с моей стороны. Я испытывала к нему чувства, названия которым не искала, потому, может быть, что не могла отдаться этим чувствам всей душой. Только однажды я позволила им завладеть мной.
Ни разу за этот год я не вспомнила с сожалением или раскаянием о том, что произошло между нами. Случись вернуться в тот день, я снова обняла бы его…
Я любила его в те минуты. И не могла не одарить его той любовью. Не из жалости, не из благодарности. А любя. И желая. И я не думала, как мне с этим быть дальше. То, что произошло тогда, просто должно было произойти. В тот день. В ту