отказом более подробно поговорить со мной.
– Дочь запретила, – конфузясь, сообщил мне фронтовик. – Сказала, что мне ни в коем случае нельзя волноваться, а то сердце опять может… того…
Я, конечно, немного расстроился. Но понимал, что дочери- врачу, все последние годы «ведущей» своего немолодого (под 90 лет уже) больного, израненного отца, виднее, что ему можно, а чего нельзя. А Василий Иванович, если начнет вспоминать про войну более детально, чего я от него непременно стал бы добиваться, конечно, разволнуется, а там и до беды недалеко. Вон у него и так уже пальцы на рукояти трости стали мелко дрожать.
И я не стал ни диктофон вынимать, ни фотоаппарат расчехлять. Посидев с дядей Васей для приличия немного, вернулся домой. Но затею свою расспросить его более подробно не оставил. Решил, что, спустя какое-то время, когда Василий Иванович подзабудет это несостоявшееся интервью, опять к нему подсяду с включенным в кармане диктофоном и постепенно, исподволь, выведаю недостающую для полноценного очерка информацию и все равно напишу о нем. А когда распечатаю очерк на бумаге и дам ему предварительно почитать, тогда дядя Вася уже и сфотографироваться не откажется.
Но Василий Иванович все не появлялся и не появлялся во дворе. Вот уже и Новый год прошел, и непривычно теплый февраль – самое время для прогулок! – перевалил за первую декаду, а знакомой, слегка согбенной фигуры я так больше и не увидел.
И вот вчера увидел эту скорую и подумал: не к Василию ли Ивановичу она приехала? И спросил об этом на выходе со двора у охранника, вышедшего покурить из своей будки.
– Это который фронтовик, что ли? – позевывая, переспросил охранник. – Так он помер, перед самым Новым годом. Вот так же скорая приезжала, только рано утром, как раз в мое дежурство. Да только зря – инфаркт у деда был – обширный, говорят, не откачали. А к кому в этот раз скорая приехала, я даже и не знаю…
Не скажу, что я был потрясен – мало ли пережил-перевидал смертей за свои шестьдесят три года, а эта была вполне ожидаема, – но очень опечалился. Вот еще одним участником великой, жестокой и кровопролитнейшей войны, стало меньше. И я, к великому своему сожалению, не успел написать о Василии Ивановиче при его жизни – о том, как он крутил баранку на фронтовых дорогах, под свист пуль и грохот разрывов снарядов и бомб.
Как рвали его тело осколки вражеского металла, но он, оправившись от ран, снова садился за руль, но уже другой полуторки (прежнюю, безнадежно покалеченную снарядом, списали). Как в мирной жизни он остался верен фронтовой профессии и наматывал на колеса машины десятки тысяч километров, развозя нужные для восстановления подорванного войной народного хозяйства грузы.
Как болели его раны и раскалывалась от ужасного гула и звона контуженная голова, когда менялась погода или когда кто его сильно расстраивал. Но он не мог валяться долго на койке – его гнали за баранку профессиональный