восторженный возглас молодого Гёте:
Как эту радость
В груди вместить! —
Смотреть! и слушать!
Дышать! и жить!
Или Есенин:
Эх, ты молодость, буйная молодость,
Золотая сорви-голова!
Однако уже в юности восторженность, жизнелюбие сочетались у меня с какой-то затаённой внутренней грустью. Мне не раз говорили, что глаза мои не смеются, когда я смеюсь. О моей студенческой фотографии друг Коля Нельзин сказал коротко: «Монашек». В самом деле: в XIX в. я мог бы стать монахом, в начале ХХ-го – пламенным революционером, а во второй половине ХХ-го стал диссидентом. Тут, видимо, проявились мои бунтарские старообрядческие корни и старообрядческая упёртость.
А внешне – смирный и тихий. В детстве взрослые не могли мной нахвалиться: «Не парень – золото! Как тихое море», а ребята дразнили «маменькиным сынком». Да вот и многих московских коллег эта черта моего характера настораживала: «В тихом омуте черти водятся», «Смирение – паче гордости».
Но – хватит самокопания, пора поговорить о других.
Сначала – о «боткинском наследии», о старых, школьных друзьях – Володе Калинине, Вите Богатырёве, Коле Нельзине, чья дружба грела меня всю жизнь.
В школьные годы мы с Колей Нельзиным мечтали о морях, о плавании в дальние страны. В Коле осуществилась мальчишеская наша мечта: он после многих мытарств стал моряком. Ну, а я – филолог, бумажный червь. Какой-то морской волк сказал по этому поводу: «Ничего не хочу сказать обидного о людях сухопутных. Просто каждому своё: орёл ширяет в небесах, червь копается в дерьме». Как я писал в шутливых дружеских стихах, Коля «во всех морях и океанах всю воду нам перемутил». Он был приписан к Таллинскому порту и жил с семьёй в Таллине. Приезжая туда, я всегда заходил к ним. Помню, как мы сидим вечером с его женой Итой (Маргаритой), знакомой мне ещё со школьных лет, и сыном Сергеем и получаем его телеграмму с борта судна: «Друзья примите морского бродягу в свою компанию Колька». Многие годы Коля плавал (ходил) на торговом судне в должности штурмана, старшего помощника капитана и, наконец, капитана дальнего плавания. В капитаны был произведён с большим опозданием, только во время перестройки, поскольку неизменно под разными предлогами отказывался вступить в коммунистическую партию, а ведь до перестройки капитаном дальнего плавания мог быть только член партии. Мы постоянно переписывались с Колей. Он часто приезжал в Москву и мы, «три мушкетёра» (Калинин, Богатырёв и я), рады были встрече с ним.
Когда он уже «вышел на берег» и лечился в Пятигорске на водах, с ним произошёл жуткий случай. Он лежит в целебной ванне в горах, рядом никого нет, только похаживает какой-то незнакомый парень. Ну, ходит и ходит, Коля нежится себе в ванне. И вдруг страшный удар камнем по голове. Коля потерял сознание и истёк бы кровью, если бы не люди, пришедшие принимать ванны. Колю отвезли в больницу.