вам покажу, как бунтовать, мерзавцы, так вас разэтак! – И опять матерком.
Я его лица не увидел. Помню только голову в фуражке и шею, толстую, баранью. И голос зычный. Как же он разорялся!..
Вижу, начали колебаться павловцы. Глаза в землю уперли.
Понял: вот он, самый решительный миг. Револьвер (браунинг) рывком из кармана. Из-за спин, не целясь, пальнул в полковничью голову…
Вздох толпы… Исчезла шея.
Восторженное лицо Шляпникова и спокойное, невозмутимое – Молотова…
Могли, конечно, тотчас меня схватить. Я уж приготовился пробивать револьвером дорогу. Ан нет!
Шляпников:
– Беги!
Подхватили, зашептали в толпе:
– Беги, товарищ!
И я дал стрекача оттуда! Бежал и уже не сомневался: теперь они дело продолжат. С испугу продолжат.
Рассказывал Шляпников: когда я сбежал, пришел священник «от Пушкина». Начал уговаривать разойтись. Да поздно. Солдатики знали – убийство полкового теперь на них. Отступать некуда. И продолжили. Вечная сладкая зараза русского бунта…
Вскоре к павловцам присоединились запасные полки – Волынский, Литовский и… Преображенский! Гуляй, резервисты! Куда лучше, чем на фронт – умирать. Уже к вечеру двадцать седьмого весь стотысячный петербургский гарнизон был на стороне Революции. Город оказался в руках восставших. До смерти не забуду: Невский проспект, и по нему – по мостовой – идет толпа в полсотни тысяч человек. Кто и как ее собрал?! Никто не знает. Толпа затопила всю проезжую часть и тротуары, громыхала «Марсельезой». Вмиг стала вся красная – от бантов, флагов и повязок на рукавах.
Какие это были прекрасные, очень солнечные, морозные дни… Никто в Петрограде уже не ходил по тротуарам, ходили революционно – по мостовой. В три дня в столице не осталось ни верной армии, ни могущественной церкви, ни прежнего быта. Трамваи встали, экипажи и извозчики вмиг куда-то исчезли. Магазины закрылись. Только на Невском почему-то работал магазин цветов. Множество солдатиков с ружьями слонялись по улицам. С радостными лицами и без офицеров. Уже начали господа офицерики прятаться!
Я агитировал в казармах. Уходя, слышу, как один солдатик другому:
– Победили царя, так-то! Таперича свобода!
В ответ главный вопрос под общий хохот:
– Это что же, братки, на фронт боле не итить?
Перепуганная, не знающая, что делать, Дума!
Бунтовать при царе было легко, от толпы защищали царские штыки. И вот теперь… В первые дни проснувшейся народной стихии думцы испугались, что их объявят зачинщиками. Эти трусы носились по городу – искали царских министров, чтобы выразить свою верноподданность. Тщетно! Царские министры сбежали.
Но и сам наш восставший народ традиционно жаждал хоть какой-то власти. И петроградский гарнизон – полуграмотные крестьяне в солдатских шинелях – попер к Думе! Только тогда, после бесконечных колебаний, думцы создали некое подобие правительства – Комитет Государственной думы, чтобы управлять этой проснувшейся, пугающей толпой. «Темной