нашла, или Костька, или вчера кто-нибудь из гостей. Она жаловалась, что вещи ее Костькины девки воруют, даже белье, и пропажу браслета на них же повесила. Как раз из-за этого они вчера поругались.
– Значит, она ночью приходила, и забыла его здесь, так?
Ага. Неделю скандалы Костьке устраивала. Потом ушла куда-то на ночь глядя, обнаружила этот браслет где-то там, в туманной дали, под сенью струй, пришла и на всякий случай замочила Костика, а браслетик аккуратно так у порога уложила.
– А вот еще третьего дня мужик к нему приезжал, – вспомнила вдруг бабка. – Такой представительный, на машине, с охраной, что ли. Так они в квартире шумели очень, ругались, что ли, чего- то на пол кидали. И орали…
– Чего орали-то?
– А вот вроде как требовали «опию, опию».
– Чего-о-о?
– Совсем бабулька с ума скосилась, – сказала я, – ну не разводил Костик в сортире опиум-сырец, и на балконе у него плантаций нет.
И пошла вниз по лестнице, бормоча:
– Слуга мой Прокопий про кофе, про копи, про опий любил говорить…
Начинался какой-то бред.
Я дошла до набережной Кабана, и уселась в пивной палатке возле театра. Пребывала я в каком-то двойственном состоянии – в состоянии одновременно тихого изумления и бешеной, холодной, веселой злобы. Это что же получается, господа хорошие? Дашка таки пришила любовничка? Если бы она это сделала – она не стала бы мне врать. Она всегда знала, что она и я – это одно, а весь остальной мир… Да, а что если у нее приключилось на почве пьянки или стресса затмение, как тогда, у телевизора, и она просто не помнит ничего? И кто это, вдруг вспомнила я, так мило пошутил по телефону утром? Свидетель, убийца? Почему мне позвонили? И почему Искандер совсем не удивился, даже не дрогнул, когда я с ходу сообщила ему о Костьке? Может, он уже знал? Ну, пришил соперника, с кем не бывает, но зачем так театрально? Да и не стал бы он этого делать, он же Дашку подставил! Стоп – а почему ему её не подставить? Может, он этого и хотел? То-то мне показалось подозрительным, что мой горячий, мстительный, ревнивый Искандер так легко отпустил Дашку. Может, он хочет её таким образом вернуть – подставить, потом спасти, вернуть детям мать домой, себе жену в постель? Или просто отомстить – отправить на нары лет на восемнадцать? Нет, не мог он с нами так поступить. Я смотрю на воду, на противоположный берег, но вижу другое: мы втроем – я, Дашка и Фирка – сбежав со школьных соревнований, сидим на корточках в маленькой раздевалке дряхлого стадиона «Спартак» на Тукаевской. Я ощущаю запах пыли и травы, и баскетбольных мячей в углу, и вижу столбы солнечного света из щелей деревянных стен, и пляшущие пылинки, и чувствую теплое Фиркино плечо, и её ободранную девчоночью коленку. Мы рассматриваем журнал «Штерн», незнамо как попавший нам в руки, и в раздевалку вдруг заглядывает Искандер. Он чуть теряется, застав всех своих пассий вместе, в мирном соседстве, но мы уже вскакиваем, втаскиваем его в раздевалку и с победными воплями валим на пол. «Отдубасить его!» – кричит Дашка – «Чего он наши девичьи секреты вынюхивает!» Искандер хохочет, обнимает