о нем не было ни приятным, ни раздражающим – оно просто проглянуло, как месяц в окошке, не мешая и не отвлекая.
Ни об одной своей роли Аля не думала так, как об этой.
Роли у нее во все время учебы в ГИТИСе были только характерные – далеко не из легких, даже в этюдах и отрывках, не говоря уже о спектаклях в Учебном театре. Она даже удивлялась про себя: почему Карталов не дает ей других? Впрочем, она понимала, что мастерство приобретается именно на характерных ролях, и играла их с удовольствием – хоть Катарину в «Укрощении строптивой», хоть Мурзавецкую в отрывке из Островского.
А работу с Карталовым Аля всегда считала счастьем и всегда работала с самозабвенностью, которую он так в ней любил.
Она научилась тому, что называют рисунком роли, и умела держать его от начала до конца спектакля.
Она научилась быть на сцене легкой, искрометной, стремительной, и это было для нее естественно, потому что она была пластична до невероятности – вся пронизана движением.
И вдруг она поняла, что не научилась ничему… Это было так странно, так неожиданно! Але казалось, что она с ума сходит, пытаясь понять то отношение к миру, к людям, которое было у Цветаевой. Да уже и не у Цветаевой, а у ее, Алиной, героини – Марины.
Когда она размышляла об этом спокойно, все ей как будто бы было понятно. Требовательность к жизни, от которой порою оторопь берет, – так ведь она и сама требовала от жизни слишком многого, и ей это тоже не приносило счастья. Готовность пожертвовать житейским благополучием ради чего-то неясного, необъяснимого – и это она понимала, даже пережила отчасти.
Но тот накал страстей, который ей предстояло сыграть… Аля не чувствовала себя способной на него и ничего не могла с собою поделать.
Она надеялась, что репетиции все прояснят, все абстрактное сделают реальным, зримым. Да и Карталов умел объяснять роль как никто, это уж она знала.
Поэтому она была расстроена и разочарована, когда оказалось, что репетиции откладываются, потому что Карталов на неделю уезжает в Тверь. Причина была серьезная, хотя Аля была уверена, что мало кто, кроме Павла Матвеевича, посчитал бы ее таковой.
В Твери работал его ученик, притом работал главным режиссером областного театра, что было совершенно невероятно, невозможно и немыслимо для человека, всего несколько лет назад закончившего институт. Но для Карталова не было ничего невозможного, когда речь шла о тех, кого он любил. Аля отлично помнила, как он принял ее на второй курс ГИТИСа – вопреки всем правилам, несмотря на сопротивление деканата.
Примерно так же действовал Карталов, когда у Вовки Яхонтова появилась возможность стать главрежем Тверского театра, в котором он поставил дипломный спектакль. Тогда это, кажется, даже и не возможность была, а так – кто-то пошутил, потом задумался: «А почему бы и нет?» – и Карталов тут же сказал «да!» с той решимостью, против которой мало кто мог возражать.
И вот теперь у Вовки возникли какие-то сложности с труппой – кажется, связанные с его молодой доброжелательностью, которую