старшей дочери я тоже оказался плохим отцом. Я позволил другому человеку вырастить ее и звать себя ее папой. Я позволил, чтобы Молли и Баррич считали меня мертвым. Все эти годы я твердил себе, что делаю это ради безопасности Неттл. А она чувствовала себя брошенной.
Я задумался о своем собственном отце, хотя редко вспоминал его. Мне даже ни разу не довелось посмотреть ему в глаза. Что я чувствовал, когда он бросил меня в Оленьем замке, предоставив заботам главного конюшего? Я уставился в пустоту. Почему я сам много позже обошелся со своей старшей дочерью точно так же?
Би… Еще не поздно стать хорошим отцом хотя бы для нее. Я знаю, где она теперь, и, если воспользоваться камнями Силы, я смогу добраться туда еще до сумерек. Да, это опасно, но ведь, когда я нес Шута, опасность была куда больше. Пройдет еще много дней, прежде чем он поправится достаточно, чтобы можно было снова попробовать исцелить его Силой. А пока я пойду домой, возьму Би и вернусь с ней в Олений замок. Нет, я не передам ее заботам Неттл, и сам я не останусь здесь насовсем. Просто, пока я вынужден торчать тут, заботясь о Шуте, Би должна быть рядом. Да, так правильно. Так я и поступлю.
В комнате наверху было темно, единственный свет исходил от пламени в очаге. Возле очага сидел в кресле Шут. Я чуть не спросил, почему он не зажжет свечи, но вовремя прикусил язык.
Услышав мои шаги, он повернулся ко мне:
– Тебе письмо. Лежит на столе.
– Спасибо.
– Его принес мальчик. Боюсь, когда он вошел, я как раз задремал. Я вскрикнул. Не знаю, кто из нас испугался больше.
– Мне жаль, что так вышло, – сказал я, стараясь обуздать мысли о собственных бедах. Совершенно ни к чему делиться ими с Шутом. Помочь он ничем не сможет, только почувствует себя виноватым, что из-за него мне пришлось оставить свою дочь одну.
Я заставил себя сосредоточиться на его словах, полных тревоги.
– А теперь я боюсь заснуть снова, – говорил Шут. – Раньше я не задумывался, что здесь бывают чужие люди. Они приходят и уходят. Я понимаю, что это необходимо. Но не могу перестать думать о них. Что, если они кому-нибудь расскажут? Станет известно, что я здесь. Это место сделается небезопасным.
– Я зажгу свечи, – сказал я. На самом деле я хотел получше разглядеть его лицо: говорит он всерьез или шутит? Запалив первую свечу, я спросил: – Как ты себя чувствуешь? Лучше, чем вчера?
– Не могу сказать, Фитц. Я не могу сказать, когда было вчера, а когда – сегодняшнее утро. Когда – утро, а когда – ночь. Ты приходишь и уходишь. Я ем, испражняюсь, сплю. И я боюсь. Наверное, это значит, что мне стало лучше. Раньше я мог думать только о том, как сильно болит все тело. Теперь боль немного отступила, освободив место для страха.
Я зажег вторую свечу от первой и воткнул обе в подсвечник на столе.
– Ты не знаешь, что сказать, – заметил Шут.
– Не знаю, – признался я и постарался на время забыть о собственных страхах, чтобы помочь Шуту. – Я знаю, что здесь тебе бояться нечего. Но знаю и то, что никакие слова не убедят тебя в этом. Шут, чем я могу помочь тебе? Что я могу сделать, чтобы тебе стало легче?
Он