Он не настолько старый.
Дома меня ждали невыполненные задания для университета, недописанный сборник рассказов, толстый кот и через несколько часов – утро понедельника. Чёрт, надо уже дописать. Дописать… Всё, эта неделя будет последней, я допишу сборник к следующему воскресенью. Буду параллельно писать этот дневник. Не знаю, зачем.
Кто я?
Рыцарский
девиз
No hope, no life, just pain and fear,
No food, no love, no seed.
Childhood's end2.
«Сколько людей сможет жить без прикрытия фильма? Сколько сможет забыть что вы были полицейскими священниками писателями бросить всё о чем вы когда-либо думали всё что вы когда-либо делали и говорили и просто выйти из фильма? Больше идти некуда. Кинотеатр закрыт».3
Ночной город упирался верхушками своих домов в наши рваные кеды. В самом начале этой истории я выбросил скрипку с крыши дома. От удара она разбилась на две части и кучу щепок. После этого я достал из внутреннего кармана фотографию: на ней изящная женская рука лежала на краю ванны, плечо и лицо девушки остались за кадром. Он не увидел этого, сплюнул и сказал:
– Они… боятся нас. Ты чувствуешь это? – сказал он, и огонек на конце дешевой сигареты в его оскаленной улыбке зажегся вновь. – Поэтому они так ожесточились. Все эти разгоны митингов, усиление законодательства, все эти слова на экране – лишь начало их панической болезни. Мы страшнее нацистов, и они знают это. Страх… – он широко раскинул руки, зажав сигарету между большим и указательным пальцем, и глубоко вдохнул воздух, воображая себя спасителем или даже мессией. – Он витает над этим миром. И мы его дети. Почувствуй это. Рожденные в эпоху очередных цепей, мы будем ЖИТЬ. Ведь мы уже обрекли сами себя на вечную свободу.
Но я чувствовал лишь, как сильно сжаты мои зубы, как волна отвращения подступает к горлу, а уши медленно начинают сверлить мой мозг. И виной тому были не эти самонадеянные слова, а музыка, которая играла где-то внизу. Жалкий выкидыш компьютерной программы и вокального класса, то, что сейчас пела девушка в динамике, было слишком абсурдно и прилизанно, чтобы воспринимать это с чем-то другим, кроме чувства полного отвращения. А ведь эту певицу все считали знаменитой. Все, но не мы.
– «Наша маленькая группа всегда была и будет до конца», – пробубнил он, раскачивая головой из стороны в сторону. – Наша тоже. Кто, если не мы, покажет всем, насколько все зыбко, насколько все прогнило. Вонь, вонь от этой гнили витает в воздухе, но люди называют это «слегка испорченной экологией». Будто за городом можно убежать от этого. Везде сплошной обман, и они его дети, – он ткнул тем, что оставалось от сигареты, в сторону центрального района. – Его дети, его…
Несколько капель упали на засыпающий город. Буря была близко… Вдалеке мелькнула молния. Подул западный ветер. Но он этого не замечал. Он молча смотрел остекленевшими глазами на грязные улицы, по которым проезжали редкие одинокие машины, прокручивая в голове свои воспоминания.