заживет. Но мать дает ему и листья, а сучок, видимо, он отыскал сам…, – кусок дерева упал на траву.
Отчаянно закашлявшись, малыш заорал. Ева подняла руки, мать подхватила плачущее дитя. Ребенок почти скрылся в длинной, черной шерсти. Сунув пинцет в сумку, Ева распрямилась. Молодая самка улыбалась, качая успокаивающегося малыша. Сильная рука коснулась ее, горилла привлекла Еву к себе. Голова обезьяны легла ей на плечо. Малыш вертелся, с интересом рассматривая лицо Евы:
– Все будет хорошо, – ласково сказала доктор Горовиц, – но больше не тащи в рот ничего неположенного, милый…, – руки горилл гладили ее, стая сгрудилась вокруг женщины:
– У меня тоже появится малыш, – Ева закрыла глаза, – но не сейчас, позже. И Хана дождется девочки, – женщина вздохнула, – только я этого не увижу…
Шмуэль не мог пошевелиться. Отросшие темные локоны падали на разгоряченное лицо, она нежно касалась сидящего на руках матери младенца. Он отвел глаза от ее разрумянившихся щек, от девичьей груди, незаметной под серой, пропотевшей майкой. Гориллы счастливо перекликались.
Шмуэль слушал пение птиц, треск обезьяньей стаи в густой кроне смыкающихся над его головой деревьев:
– Всякое дыхание да славит Господа, – над травой блеснули изумрудные крылья золотых стрекоз, – словно в раю, когда человек был един с природой, еще не познав греховных помыслов или плотских желаний…, – Шмуэль заставлял себя не думать о Еве:
– Она словно монахиня, – твердо сказал себе епископ, – она не такая, как все, она живет своей работой и своим даром, словно ее мать. Но ее мать любила, значит, и Ева может полюбить…
Епископ вздохнул:
– Даже если так и случится, то этим человеком стану не я, а Иосиф…, – он не сомневался, что брат добьется своего:
– Он не успокоится, пока не встанет с ней под хупу, – епископ закрыл глаза, – пусть они будут счастливы, пожалуйста. Пусть Ева будет счастлива…, – что-то мимолетно коснулось его щеки:
– Будто крыло бабочки, – Шмуэль очнулся, – нет, это ее рука…
Лицо доктора Горовиц оказалось неожиданно обеспокоенным:
– Не знаю, звать ли детей, – Ева вскинула сумку на плечо, – гориллы волнуются…, – обезьяны растревожено рычали:
– Из-за малыша, – удивился Шмуэль, – но с ним все в порядке…, – епископ ахнул.
Глава стаи, здоровый, поседевший самец, подбежав к ним, схватил Еву за край куртки:
– Это мой друг, – успокаивающе сказала доктор Горовиц, – не бойся, милый…, – вторая рука вцепилась в куртку Шмуэля:
– Он тащит нас на открытое место, – понял епископ, но почему…, – самец качал головой, указывая на крону дерева. Толкнув их к гориллам, самец поднял с травы палку. Ева побледнела. Шмуэль, не думая, схватил ее ладонь:
– Что случилось, – губы женщины посинели, – что такое, Ева! Не молчи, – он потряс кузину, – говори со мной, пожалуйста…
Красивая обезьянка с рыжим хвостом спустилась по стволу