Случайно ли прочёл тот сонет? И Лени берёт том, кладёт его рядом с собой в кровать. Просматривает под светом ночника страницы в надежде найти знак. Но скоро, устав от минувшего дня и переживаний своих и чужих, собирается закрыть книгу. Том срывается и летит на пол. На разверстой странице простым карандашом, мелким почерком: «точно обо мне». И Лени читает обозначенную строфу:
Усталый конь, забыв былую прыть,
Едва трусит лениво подо мной, —
Как будто знает: незачем спешить
Тому, кто разлучён с душой родной.
Но ведь и обо мне, Леон! Обо мне! Куда спряталась твоя душа?.. Моя – покинула меня с тобой.
Лени обнимает книгу и засыпает. Снится Лени в эту ночь – Леон всё ходит по кладбищу, задерживается у своей могилы, читает Шекспира. И словно бы ждёт: сейчас кто-то близкий отзовётся – но никого рядом. Леон проходит сквозь ворота. А потом направляется в то кафе, где Бруно сказал, что Лени с Леоном похожи, садится за тот же столик. Не до конца допитая бутылка, оставленная Бруно. «Самые горькие капли на дне», – говорит Леон, выпивает из горлышка и уходит.
***
Всё случилось накануне Пасхи. Фрау Фэнгер почитает этот праздник больше других, даже Рождество вызывает у неё меньшее волнение. Теперь уже, когда Леон не приезжает на Пасху, всё поменялось.
Мать и Лени ждали Леона. В тот день фрау Фэнгер хлопотала, как ни в какой другой, стараясь устроить всё лучшим образом, хотя и вообще всякий приезд Леона принимался торжественно.
Пять лет назад новое обстоятельство сломало традицию, вырвало из рук фрау Фэнгер многолетнее счастье радостного предчувствия, трепетного ожидания и веры, которые не могли не оправдаться.
Лени выглядывала по обычаю поминутно в окно, а фрау Фэнгер из кухни спрашивала: «Ну что, не идёт ещё?» И Лени отвечала: «Ну что ты, мама, сейчас только поезд подъехал», – и кусала ногти, не замечая того, теребя занавеску, делала круг по квартире и снова выглядывала, потом входила в комнату Леона посмотреть, не оставила ли она случаем какой-нибудь улики о себе здесь, и отряхнуть от невидимой пыли приготовленный для Леона воскресный костюм. Когда всё это было проделано бог знает сколько раз и когда вопрос фрау Фэнгер прозвучал уже не дважды и не трижды, Лени наконец вскрикивает: «Идёт!» – сбегает по ступеням во двор, едва не сбивает Леона с ног.
Но тогда вместо самого Леона – телефонный звонок. Мама на глазах превращается в Лотову жену – белеет, окаменевает, остаётся безмолвная, и глаза её лишаются живого огня. Сердце Лени срывается – падает в пропасть, в которую она даже не успевает заглянуть. Лени не спрашивает, что случилось: не было другого ответа, кроме – Леон. Но она смотрит в побелевшее лицо матери: мама? И та, не своей рукой поправляя седую причёску: «Я не очень поняла… Они говорят, поезд…»
А потом мучительная дорога; такси то застревает в потоке машин, то у колеса спускает шину; шофёр любезно просит пересесть