Леон. Ты не причинишь мне боли, ты не обидишь меня, ты не оставишь меня… Шепчет неслышно, заговаривая свой страх. Боится повернуться к нему и разрыдаться. Находит в себе силы – и поворачивается. Даже в темноте видно, что лицо Леона прекрасно. Больше лица она любит голос Леона… Его голос спасает от страха, от тревоги, от всего, от всего… Она опускается на подушку, его рука падает рядом, она прислоняется к ней краешком щеки – не шевелится до самого утра. Ночь напролёт она слышит его голос, и у этого голоса нет тела.
Утром Леон будит её. Не говорит – рычит, как разъярённый лев. Что она делала в его постели? Какой глупый вопрос. В постели спят. А кто-то вчера был пьян…
Леон сыплет проклятьями, перемежая их репликами о приличии, воспитанности и благоразумии; Лени вкрадчиво: береги голос, Леон, иначе не сможешь больше читать сонеты. Кстати, твой Гамлет – дурак. Больше уже она ничего не стала говорить – сама разозлилась на брата.
И вот она лежит и отчётливо осязает его руку у себя под щекой. И так хочется, до слёз, до ощущения совершенного сиротства, услышать его голос, его сонеты… Она всматривается в тот день, когда он читает пятилетней Лени сонет о коварном времени, оставляющем навечно лишь эфемерные воспоминания о былом. Она бы хотела ответить протестом, но ненавидит английский язык.
Глава 2. Мифы Небельфельда
Мой глаз гравёром стал и образ твой
Запечатлел в моей груди правдиво.
С тех пор служу я рамою живой…
Как только Лени открывает глаза, взгляд её падает на желтоватый от времени потолок. Произносит про себя твёрдо: на занятия сегодня не пойду – буду помогать маме с приготовлениями.
Пять лет назад Пасха приходилась почти на то же число – в один день разница.
Лени лежит в постели, потягиваясь, вглядываясь в потолок, словно в экран, где с пошипливанием крутится плёнка. Перед глазами проносится кадр за кадром.
Леон в предпасхальный день приносил ветку, украшенную лентой, и зайца из молочного шоколада. Целовал Лени дважды, в каждую щёку, и говорил: посажу его в угол твоей кровати, а он как-нибудь потихоньку накануне воскресенья шмыгнёт в окно, чтобы снести алые яйца. Она протестовала: «Леон, это же глупости! Ну не может заяц нести яйца, да ещё красные!» Этот миф – абсолютный вздор, думала Лени.
Разве ты не знаешь настоящую историю, мой безгрешный Леон? Мария Магдалина принесла Тиберию в Рим в своей руке яйцо. «Христос Воскрес!» – приветствовала она императора с глубокой радостью в сердце. «Возьми в честь этого Великого праздника Воскресения Христова моё скромное подношение – это яйцо». Тиберий сказал ей – точно как я тебе сейчас про зайца: «Что за вздор ты говоришь, женщина! Как не бывать яйцу, в твоей руке зажатому, алым, так невозможно, чтобы воскрес преданный смерти Иисус Назарянин». Но вот Мария Магдалина протягивает Тиберию десницу, разжимает длань – и алое, что плащаница