вдруг проиграли обе битвы, но я была собой очень довольна.
Со мной путешествовали госпожа Каменская, мои дети и мой двоюродный брат, Воронцов, атташе нашей миссии в Гааге.
В Берлине я пробыла два месяца. Посланником нашего двора был в то время князь Долгоруков, справедливо пользовавшийся всеобщей любовью и уважением. Он осыпал нас любезностями, исходившими от искреннего и теплого сердца. Не знаю, любопытство ли видеть неотесанного медведя (как я часто называла себя, чтобы подразнить своих друзей), но королева, принцессы и принц Генрих с супругой неотступно просили князя Долгорукова убедить меня приехать ко двору. Я знала, что этикет берлинского двора воспрещал частным лицам представляться ко двору под другим именем; я же путешествовала под именем госпожи Михалковой (название небольшой подмосковной усадьбы, принадлежавшей моим детям), во-первых, потому, что не хотела ездить к иностранным дворам, и, во-вторых, – во избежание лишних расходов. Я ответила, что не могу ехать ко двору под именем Михалковой, а если переменю его, чтобы немедленно снова взять его, то уподоблюсь настоящей искательнице приключений. Королева и принцессы поговорили по этому поводу с министром иностранных дел, графом Финкенштейном, а он обратился к королю. Фридрих Великий был в то время в Сан-Суси; он ответил:
– Этикет – это глупости; княгиню Дашкову надо принять под каким угодно именем.
На следующий день я обедала у английского посланника Митчелла, где был и граф Финкенштейн. Он сообщил мне решение короля и желание всей королевской семьи познакомиться со мной. Следовательно, все пути к отступлению были отрезаны. Я купила новое черное платье (я всегда носила траур, по старинному обычаю). Королева приняла меня самым любезным образом и пригласила остаться ужинать. Принцы и принцессы также оказывали мне всевозможные знаки внимания, и вскоре я должна была отказывать частным лицам и иностранным министрам, так как была постоянно приглашена то к тому, то к другому двору.
Самая большая моя заслуга в глазах королевы и ее сестры, вдовы королевского принца и матери принцессы Оранской, и принца, взошедшего на престол по смерти Фридриха (без сомнения, самого великого государя, то есть наиболее достойного им быть по своему гению и по постоянным заботам о счастье своих подданных, от которых никакие страсти его не отвлекали), самая большая моя заслуга перед ними заключалась в том, что я их понимала, несмотря на недостатки их речи (они заикались и шепелявили), так что камергеру, всегда стоявшему рядом с посторонними лицами, не надо было передавать мне их слова. Я понимала их отлично и сейчас же им отвечала. Ее величество и ее сестра вследствие этого не стеснялись меня; я всегда с удовольствием и благодарностью буду вспоминать мое пребывание в Берлине и любезности, которыми меня осыпали.
Я с сожалением уехала из Берлина с целью воспользоваться водами и купаньем в Аахене и Спа.
Мы проехали через Вестфалию, и я не нашла ее столь грязной, как то рисует автор путевых