или опускались до наркотиков.
Сыну срочно нужна была наша поддержка. Мы сказали, что тут же выезжаем к нему, чтобы он нас ждал. И помчались туда на машине – езды всего пять-шесть часов.
Тревожные то были часы. В дороге мы с Ириной почти не разговаривали, каждый думал свое, но об одном и том же. Эх, дети, дети, сколько от вас радости и сколько огорчений!..
Я уже раньше чувствовал, что медицина его мало привлекает: при редких встречах, когда мы приезжали к нему или когда он приезжал к нам на каникулы, Владимир без энтузиазма говорил об учебе, с неуважением, даже с пренебрежением, рассказывал о своих преподавателях. У меня, как у доктора и бывшего профессора медицинского института, это вызывало душевное страдание. Не может молодой человек учиться будущей профессии безо всякого к ней интереса!
Никто не заставлял Младшего учиться на доктора, он сам захотел продолжать то, что начал еще в Москве, где был студентом-медиком. Но даже если исчезает интерес, опыт жизни показывает, что человек должен уметь добиваться своего при любых условиях. Если ему там не нравилось, то доучиться до конца ему оставалось всего полтора года (в Америке учатся в медицинском институте четыре года после четырех лет учебы в колледже). Простая логика подсказывала, что лучше уйти из профессии с дипломом в кармане и потом заниматься другим делом, чем бросить учебу на полпути. А он вместо учебы гонял на своем «Фольксвагене-Гольф», который мы ему подарили после второго курса, чтобы ездить в клиники института. Там нет общественного транспорта. Я знал, что ему хотелось иметь полуспортивную машину, и решил побаловать его. Ничто мне не подсказывало, что эта машина может стать для него заменой учебы. Но что произошло, того не исправить…
Грустной была встреча с сыном. Мы ни о чем его не расспрашивали, не корили, не жалели, только стали успокаивать: жизнь вся впереди и еще многое можно сделать, чтобы чего-нибудь в ней добиться.
Я пытался помочь ему восстановиться, написал письмо к декану факультета и ходил к нему на прием, объяснял, сколько труда было вложено всей нашей семьей, чтобы сын мог стать потомственным доктором. В кабинет вызывали преподавателей сына, их мнения о нем были разноречивы: одни сурово критиковали, другие даже хвалили. Но декан занял жесткую позицию: исключить. Несправедливо? Что же делать! Американцы знают, что однажды сказал их любимый президент Джон Кеннеди: жизнь во многом несправедлива.
Чтобы сыну не болтаться без дела, Ирина устроила его лаборантом в Колумбийский университет, где рядом работала она сама. Так он был занят, всегда с людьми и даже зарабатывал. И она могла хотя бы иногда наблюдать за ним. Поселился сын не у нас, но близко, с моей мамой, обожавшей его бабушкой. У нее была сильная натура, при ней он чувствовал себя спокойнее. А нам она примирительно говорила:
– Ну, ошибся человек, со всеми бывает. Не казнить же его за это!..
Сам он глубоко в душе казнил себя и был мрачно настроен. И у нас с Ириной долгое время было грустно на душе. Эта душевная рана никогда полностью не зажила