вне зависимости от вменяемых им в вину статей Уголовного уложения содержались вместе. Но в 1842 году Николай I повелел разделить заключенных по четырем разрядам. Уголовников теперь надлежало помещать к уголовникам, политических – к политическим, должников – к таким же, как они, разорившимся мещанам и купцам. Для пересыльных начали строить отдельный барак.
В это же время, кстати, появились и камеры-одиночки. Как говорилось в царском указе, «для особо опасных государственных преступников». К ним относились те, кто «замышлял заговор против существующего строя», убийцы и насильники. Однако срок пребывания в одиночках ограничивался полутора годами.
До 90-х годов позапрошлого века основную массу заключенных составляли уголовники, которым «светили» либо виселица, либо каторга. Но вскоре убийц и разбойников потеснили революционеры всех мастей. Сначала это были члены марксистских кружков. Их было столько, что начальник тюрьмы был вынужден направить прошение в вышестоящие инстанции с просьбой разрешить построить во дворе острога три новых барака.
Однако режим содержания был достаточно либеральным. Арестантам можно было гулять по двору до захода солнца, они устраивали концерты, чаепития, митинги. Кому такая отсидка лафой не покажется?
За Семашко отдувались все
В 1905 году тюремным старостой был избран Николай Семашко. Арестанты надеялись, что пользовавшийся авторитетом среди них самих и тюремного начальства будущий нарком здравоохранения станет их надеждой и опорой. Но, увы, вышло всё по-другому.
Существуют две версии падения авторитета тюремного старосты. Согласно одной из них, Семашко возомнил себя вождем всех времен и народов (он действительно был очень самолюбив), а согласно другой, ему дали банальную взятку. Так или не так, установить уже невозможно. Фактически же Семашко поспособствовал бежать из острога латышу В. Левниексу.
Побег был успешным. За это отдувались все: и политические заключенные, и уголовники. Прогулки без вооруженных охранников с собаками начальник тюремного замка отменил вообще, митинги и чаепития запрещались, за исполнение революционных песен тюремных солистов помещали в карцер, а свидания с родными ограничили во времени. Кто-то из заключенных после этого плюнул Семашко в лицо, назвав его негодяем и предателем. Биографы наркома здравоохранения об этом при застое, естественно, умалчивали.
Но прошло два года, революционный пыл поутих, и режим в остроге снова помягчел. Здесь даже выпускался рукописный журнал под названием «Тополь». Снова двери днем камер открывались настежь, можно было беспрепятственно навестить друзей, выпить с ними чаю или чего-нибудь покрепче. За целковый охранники приносили из соседней лавки и вино, и водку, и фрукты. Ну, чем, спрашивается, не курорт?
В 1914 году, когда началась Первая мировая война, всех обитателей острога в спешном порядке переселили в новое здание тюрьмы на Арзамасском шоссе. Их места заняли