Рукопись русского. Книга первая. «Les trios derniers coups, messieurs!» (Три последние игры, господа!)
здоровья передалось немного той девочке, чтобы к лету она смогла оголить живот, и на нее стали бы смотреть мужчины и мальчики. Каково, на самом деле, когда в шестнадцать лет на тебя не смотрят мужчины и мальчики? Девочка уковыляла далеко, и я потерял ее из виду. Наконец, встретил жену, и мы отправились по снегу домой. Все ждал, что заболею. Не заболевал долго в тот год. Летом в самом начале заболел гриппом. Но я больше никогда не вспоминал о той девочке.
Когда много людей вокруг, начинаю волноваться. Мне кажется, что я веду себя иногда как шизофреник. Я хорошо жил до того, как познакомился с Лялей. Мне нравилось просыпаться утром. Никогда не думал, что это так важно – просыпаться утром и думать, что просыпаться нравится.
Ляля жила где-то за чертой старого города. Мы прошли к дому Ляли; когда шли по двору, заметил, что с собаками не гуляют.
Боже, но как теперь я любил Лялю!
– Ты бы мог за меня простить кого-нибудь? – спросит меня как-то потом Ляля. И я, не задумываясь, отвечу, что да: если так легко пожелать смерти, то легко и простить – нужно просто подумать: «Я прощаю».
Иногда путался в ответах: казалось мне, что я недостаточно еще приобрел ума.
Мне сразу, с порога, понравилось, как жила Ляля. Она была совершенно одинока, потому что сразу стала пить виски с колой. И мне плеснула. Я думал о том, что мы, наверное, сегодня ляжем в постель вместе.
Когда я сказал Ляле, что полюбил ее с первого взгляда, она не рассмеялась мне в лицо, только стала очень серьезной. И посмотрела на меня печально. И погладила меня по щеке. Приложила всей ладонью к моему лицу и так держала несколько времени, пока я не выговорился весь про свою любовь к ней. Мне хотелось казаться перед Лялей умным – не так как перед Толясиком.
Мы сели считать деньги.
Ляля считала купюры и посматривала на меня. Я был страшно возбужден предвкушением ночи. Думал я – что же Ляля теперь обо всем этом думает?
– Сколько насчитал, дурачок?
Я не вспомнил, потому что не записывал. Ляля расхохоталась, притянула меня к себе и поцеловала в лоб, в щеку. У нее были горячие губы. Во мне все заполыхало. Стал пересчитывать деньги заново, а когда сосчитывал пачку, говорил Ляле сколько. Считали мы часа три – сбивались, хохотали, целовались – начинали по-новой. В конце концов, надоело, и мы швырнули оставшиеся деньги в сумку, сумку задвинули под кровать. Мы считали деньги в спальне. Лялин бюстгальтер лежал на краю широкой ее кровати. Она не убирала его. И еще: когда она считала, она же не задумывалась, как она выглядит передо мной, и я свободно мог наблюдать за ней. У нее была очень правильной формы грудь. Если грудь правильной формы, она может уничтожить художника – если тот станет думать только о форме и не станет задумываться о содержании. Мне подумалось, что я смог бы нарисовать обнаженную Лялю.
– Ты хотел бы меня рисовать нагую? – спрашивала Ляля, когда мы считали. Я сбивался со счета