Федька заерзал. – Опять Мураяма! Чего пишет?
– Читать надо…
– Так читай! Я пока чай налью.
Он загремел стаканами и ложками, а я вскрыл конверт и углубился в чтение. Господин Мураяма поздравлял профессора Репейникова с благоденствием. Он делился радостью по поводу скорого наступления весны, извинялся за то, что своим негодным письмом отрывает профессора от важных дел, и сетовал на занятость, которая не позволила ему написать больше.
– Ну, что там? – деловито осведомился Федька, возвращаясь с чаем.
– Он тебя поздравляет.
– С чем?
– С благоденствием.
– А еще что?
– Больше ничего.
Федька на секунду замер, потом поставил стаканы на стол и потребовал буквального перевода. Я старательно перетолмачил все письмо, обсасывая каждую фразу до косточки, чтобы никакой тайный смысл не утек.
– Вот же, блин! – крякнул Федька, когда текст закончился без малейшей зацепки. – Раструби его в затылок, этого Мураяму… Откуда он взялся вообще? Чего хочет?
– Может, он масон? – предположил я.
– Нет, – отверг Федька. – Масоны другие.
– А может, мормон?
Федька немного подумал.
– Нет, – опять не согласился он. – Мормон и писал бы про свое мормонство. А тут какое-то «благоденствие»…
– Значит, не мормон. Просто козел по жизни.
Выражение «козел по жизни» было взято мной на вооружение в студенческие годы, после общения с одним демобилизованным конвоиром. Эта лапидарная формула, несмотря на уголовный генезис, примечательна во многих отношениях. Она трогательно незатейлива, в меру брутальна, достаточно выразительна и гениально неконкретна. Любого деятеля в любых обстоятельствах бывает уместно обозвать козлом по жизни – естественно, за глаза. Безапелляционность приговора, вкупе с расплывчатостью понятия «козел», отбивает у собеседника всякую охоту пускаться в споры. Эта формула незаменима в случаях, когда предмет разговора вызывает ленивое неодобрение, граничащее с полной индифферентностью.
– Козел-то он, допустим, козел, – задумчиво произнес Федька, – но откуда взялся?
– Да господи! – сказал я. – Попутчик в самолете. Случайный знакомый в баре. Соседняя палатка в кемпинге. Куча вариантов. Визитку ты ему свою дал, вот он и пишет теперь, старается.
– Но для чего?
– Как «для чего»? Мы же не знаем, кто он такой. Может, он всю жизнь работал каким-нибудь говночистом. А теперь состоит в переписке с иностранным профессором. Это же почетно!
– Ну, допустим, – сказал Федька. – А если не говночистом?
– Даже если и не говночистом. Все равно почетно.
Федька молча взял стакан, отхлебнул чаю и задумался, глядя в одну точку.
– Вообще-то, – заявил он после раздумья, – японцы мне нравятся. Знаешь, чем?
– Чем? – спросил я.
– Они безобидные.
– А что, бывают еще какие-то обидные?
– Бывают, –