ведут к определенной гомогенизации человеческого сообщества. Верно также, что условно свободные выборы теперь стали повсеместным явлением. Но наравне с этими утверждениями совершенно очевидно и следующее: способ функционирования капиталистических систем и их подверженность влиянию со стороны других государств невероятно меняются от страны к стране14. Аналогичным образом отличаются друг от друга и те самые пути развития капитализма в разных странах. Кроме того, на всякую подлинно «свободную» избирательную систему (что бы в данном контексте реально ни значило слово «свободный») найдется другая система, где результат выборов тем или иным способом фальсифицируется, покупается, управляется, стимулируется или формируется в соответствии с местными моделями и традициями. Конечно, столь же верно, что на каждое подлинно успешное капиталистическое государство приходится два или три таких, где на протяжении многих десятилетий прогресс оказался прерывистым или двусмысленным, особенно если речь идет о массе населения. В таких государствах сегодняшнего мира, как Египет, Мексика или Пакистан, нет ничего «ненормального».
По словам профессора Джима Миллара, «режимом “по умолчанию” в современном мире является не рыночная экономика, а стагнация, коррупция и огромное неравенство доходов». По иронии, в то самое время, когда вышла процитированная статья об Армении в The Washington Post, правительство этой страны само следовало «нормальной» схеме, готовясь фальсифицировать выборы и сокрушить оппозицию.
Анализ, основанный на однолинейном взгляде на развитие событий, ошибочен в отношении большинства стран мира. А в случае с Россией такой подход может оказаться поистине опасным, поскольку его легко связать с предрассудками об «извечном» русском характере, критически разобранными выше. Ведь если существует только один путь вперед, то из этого логически следует, что есть и лишь один путь назад: либо развитие прозападной демократии со свободным рынком, либо возврат к «диктатуре и агрессивной внешней политике», – а это означает полное непонимание ситуации. Действительно, и российская «демократия», и российская «диктатура» хотели бы восстановить российскую гегемонию над другими странами бывшего Советского Союза, но и в том и в другом случае во главе этого процесса оказались бы прагматики (это очевидно по нынешнему составу потенциальных будущих лидеров: Лебедь, Черномырдин и Лужков могут не соглашаться между собой на личном уровне, но все они по-своему рациональные и здравые люди и, конечно, не фанатики), и этим прагматикам придется осознать, что Россия вынуждена действовать в условиях наиболее жестких экономических, военных, социальных и международных ограничений в отношении ее поведения. И в результате всех произошедших изменений любая диктатура в сегодняшней России будет не «возвратом» к прошлому, но чем-то качественно отличающимся от любого прежнего авторитарного режима в этой стране, имеющим новую природу и новую властную базу.
Когда