конфедерацию. Зато генерал любил вспоминать доброе старое время и тогда принимал тот вид важного вельможи, который совершенно исчезал, когда он находился среди толпы придворных или в присутствии Екатерины, часто приглашавшей его составить ей партию, – здесь он чувствовал все свое ничтожество.
Браницкий, казалось, был действительно привязан к нашим родителям, с которыми провел долгие, полные невероятных событий годы. Но он ничем не мог помочь нам, кроме советов, которые заключались в словах: «Терпение и покорность». Он держал нас в курсе всего, что происходило, и предлагал нам свое гостеприимство в дни аудиенции, когда приходилось долго ждать.
Итак, прибыв в Царское Село, мы отправились к нему, чтобы у него дождаться часа представления Екатерине. Он дал нам наставления, а на вопрос, должны ли мы поцеловать императрице руку, ответил: «Целуйте ее, куда она захочет, лишь бы она вернула вам состояние». Он также учил нас, как преклонять колена перед императрицей.
Государыня была еще в церкви, когда все, кто должны были ей представиться, отправились в зал. Прежде всего мы были представлены обер-камергеру, бывшему фавориту Елизаветы графу Шувалову, в то время всемогущему и весьма известному по переписке с учеными, домогавшимися его протекции, как, например, Даламбер, Дидро и Вольтер. Кажется, это он по приказанию Елизаветы предложил Вольтеру написать историю Петра, ее отца. Сама Екатерина в молодые годы старалась снискать его расположение. Уже старик, но еще весьма сохранившийся, граф Шувалов старался удержать прежнюю роль при дворе. Он поставил нас в ряд у входа, где должна была проходить императрица. Когда обедня окончилась, парами стали выходить камер-юнкеры, камергеры и знатные сановники. Наконец появилась сама императрица в сопровождении великих князей, княгинь и придворных дам. Мы не имели времени рассмотреть ее, так как нужно было преклонить колена и поцеловать ее руку, в то время как ей называли нашу фамилию. Затем мы встали в кружок со всей этой массой дам и вельмож, и императрица начала обходить всех, обращаясь к каждому с каким-нибудь словом.
Это была уже пожилая, но очень хорошо сохранившаяся женщина, скорее низкого, чем высокого роста, очень полная. Ее походка, осанка и все в ней носило печать достоинства и изящества. Не было резких движений, все казалось величественно и благородно. Но это была сильная река, все уносившая на своем пути. Ее лицо, уже покрытое морщинами, но очень выразительное, свидетельствовало о гордости и склонности к властолюбию. На губах постоянно блуждала улыбка, но для того, кто помнил ее деяния, это выработанное в себе спокойствие скрывало самые бурные, неистовые страсти и непреклонную волю.
Когда Екатерина подошла к нам, ее лицо просветлело, и, глядя на нас тем ласковым взглядом, который так восхваляли, она сказала: «Ваши годы напоминают мне годы вашего отца в то время, когда я увидела его в первый раз. Надеюсь, вы здесь хорошо себя чувствуете». Этих немногих слов было достаточно, чтобы привлечь