– погорячился. Явный перебор. Оскорбления – их тоже дозировать надо, чтоб через край не полилось, да еще смотреть, какая посудина. Одному и сотни слов мало с его слоновьей шкурой, а другому и десятка за глаза. А я от души плеснул, щедро. Вот и перелил.
Взвизгнул Андрей Тимофеевич так же, как и говорил, – словно железякой по стеклу провел. И тут же плюнул мне в лицо.
Наверное, немного обиделся.
От неожиданности я даже не успел увернуться. Кулак княжеский, правда, перехватил вовремя, хотя тоже поздновато, почти у самого лица. Резко вывернув его и заломив к запястью, чтоб взвыл, гад, я прижал его локоток второй рукой и мстительно потянул вверх, от чего богомерзкий старикашка невольно изогнулся, уткнувшись мордой чуть ли не в самый пол.
Стукать поганую харю о половицы я, правда, не стал – удержался, но лучше бы стукнул, чем наступать на услужливо расстелившийся под моими ногами белый коврик. Ну да, из его бороды.
Клянусь, оскорбить не хотел. Нечаянно оно вышло, совсем нечаянно. Рассчитывал просто сапог перед его гнусной мордой поставить, а то разошелся дедуля не на шутку. Ну а дальше и вспоминать не хочу.
Мы не довели нашу ссору до логического русского конца, то есть до мордобоя, но это было слабым утешением. Все равно после такого «душевного» разговора с будущим тестем речи о примирении быть уже не могло в принципе.
Глава 3
Поле
Когда довольный Воротынский вернулся с царского пира, Долгорукого и его холопов уже и след простыл. Узнав, чем закончилась наша милая беседа, князь только укоризненно покачал головой, но потом, очевидно представив видок моего тестя, весело расхохотался. Впрочем, по-настоящему до него дошло лишь наутро, когда он, позвав меня, заставил повторить все в подробностях и попенял мне за несдержанность.
– Хотя ежели бы со мной так-то, я б тоже того, – добавил он в конце, после чего, поморщившись, осушил очередной кувшин с квасом, приложив запотевшую от холода крынку ко лбу – никак перебрал на радостях, – и мрачно посулил: – Ну теперь готовься. Ежели мы его не упредим – быть худу. Пока к заутрене звонят, надобно поспеть к царю, чтоб опосля службы сразу с челобитной, потому как завтра царь непременно призовет к ответу.
– Так скоро? – удивился я.
– В иной раз бог весть когда, а ныне – да, потому как завтра Семенов день[5].
– Семенов день, – тупо повторил я и вопросительно уставился на Воротынского.
– Ну да, – пожал он плечами. – Первый день нового года. Ныне у нас еще лето семь тысяч восьмидесятое от Сотворения мира, а завтра уж семь тысяч восемьдесят первое начнется, потому к нему и дани с пошлинами приурочивают, и оброки. Ну и царев суд тоже в него вершится.
«Мамочка моя!» – чуть не ахнул я. Почему-то лишь сейчас до меня дошло, что я со всей своей возней провел в шестнадцатом веке чуть ли не три с половиной года. Раньше как-то не до подсчетов было, а тут… Неужто три с половиной?! Ну да, так и есть, угодил-то я сюда, если по-местному, весной семь тысяч семьдесят восьмого, то есть,