светлейший – все одно.
Пожалуй, если бы я был на службе у кого-то иного, то, как знать, может, царь вообще бы отмахнулся от Андрея Тимофеевича. И уж во всяком случае ни за что бы не стал собирать такую толпу, да еще столь торопливо. Но Воротынский был герой, триумфатор, победитель татар, которого нужно срочно осадить, втоптать обратно, чтобы не сильно возвышался над прочими, а тут напрашивался замечательный повод, и упускать его завистливый до чужой славы Иоанн Васильевич не хотел. Потому он и выбрал для судилища самую здоровенную палату в своих покоях – заботился о зрителях.
Между прочим, не зря. О жалобе Долгорукого прознали многие, невзирая на то что со времени ее подачи прошло всего ничего, и желающих посмотреть на то, как государь станет расправляться с победителем крымского хана, собралась не одна сотня.
Да-да, именно с ним, поскольку Андрей Тимофеевич дал промашку и в своей челобитной не упустил случая унизить меня, назвав ратным холопом князя Воротынского. А холоп за себя не в ответе – на то есть хозяин. Но эта неуклюжая попытка Долгорукому обошлась дорого.
– Суди сам, государь, – заявил я, – как можно верить человеку, кой даже тут, в челобитной на твое святейшее имя, ухитрился врать божьему помазаннику, ведущему род от Пруса – брата самого великого римского императора Августа…
Это я комплимент такой ввернул. Знал, что Иоанн Васильевич, несмотря на то что в его блажь никто из послов иностранных держав практически не верил, не говоря уж о королях, упрямо твердил об этом мифическом родстве до самого конца жизни. Можно сказать, держался за него клещами. Ну, коль уж так хочется, на тебе, маленький, конфетку, чтоб не плакал. И продолжил далее:
– Ему доподлинно ведомо, что я – никакой не ратный холоп, но такой же князь, как и он, и на службе мой род состоял токмо у римских императоров, а больше ни у кого. Потому и прибыл на Русь, дабы предложить свою саблю к услугам последнего потомка этих императоров.
Иоанн расцвел буквально на глазах. Еще бы пара секунд, и он бы – ей-ей! – замурлыкал от удовольствия. Понятное дело, когда над твоей родословной все вокруг хохочут – свои не в счет, да и неизвестно, может, они тоже покатываются, только в душе, – как тут не возрадоваться. Ведь не просто иноземец, но фряжский князь, да еще из самого Рима, подтверждает идею, в недобрый час осенившую его малахольную голову.
Единственное, что его слегка огорчило, так это полное отсутствие послов. Такой вывод я сделал, поскольку он принялся энергично крутить головой, высматривая их в палате, но не нашел, после чего мрачно посмотрел на Долгорукого.
– Ведал? – раздраженно осведомился он.
Тот замялся. Сказать, что нет, – наживешь себе еще одного врага, но уже в лице князя Воротынского, который сам ему об этом говорил. К тому же Михайла Иванович – человек горячий и, услышав столь наглое вранье, может поступить самым непредсказуемым образом.
– Сказывал мне князь Воротынский, да грамоток-то я не видал у оного фрязина, – ляпнул Андрей Тимофеевич.
То ли он от