назад не помнили. Шелест доносился из
какого-то параллельного не настоящего мира. В настоящем мире слышался стук каблуков
старшины, медленно идущего по проходу.
– Три скрипа – поднимаю роту, – говорил он.
В кубрике под каждым из двухсот была скрипучая кровать. Насчитав три скрипа,
старшина командовал: "Подъем!" Нужно было вскочить, надеть ботинки и встать в шеренгу
перед кроватями. Видимо, людей можно научить всему, и после нескольких таких
тренировочных подъемов и отбоев кубрик засыпал без скрипов. Так глубоко и бесчувственно
Бояркин не спал никогда, но, для того чтобы бесшумно повернуться ночью на другой бок, он
как бы просыпался и поэтому утром помнил, что за всю ночь пошевелился один, два, самое
большее три раза. Восемь часов сна подзаряжали так, что, казалось, энергии хватит на сто
лет. Но ее хватало ровно на один день. Засыпая, Николай каждый вечер продолжал видеть
серые стены, которые словно завязли в глазах, и весь прошедший день казался ему от этого
серым, так же как в детстве бывали брусничные дни, если он ходил с матерью в лес, и
вечером перед глазами плыли красные ягодки.
Долго Бояркину казалось, что серые дни можно лишь нумеровать и с удовольствием
вычеркивать в календарике. Радостных событий на эти месяцы было немного.
…Как-то под теплым южным дождем смотрели представление театра музыкальной
комедии… Осенью в подшефном колхозе убирали виноград и объелись им, а пропитанные
соком белые робы с трудом отстирали содой… Соревновались в море на шлюпках, весло
было сырым и тяжелым, оно то глубоко уходило в воду и его невозможно было сразу
вытащить, то попадало между двух гребней и, лишь лизнув поверхность, ударялось о весло
товарища. Старшина на руле неправильно сманеврировал – шлюпки сблизились, и весла с
треском перепутались. Потом отдыхали и любовались какой-то передержанной морской и
небесной голубизной. Кто-то из ребят осторожно приподнял мутноватую медузу, а когда
опустил ее, то она медленно растворилась в воде, словно сама была водяным сгустком…
Именно таких-то романтических впечатлений и требовала душа, но душа эта
постепенно мужала, мудрела и начинала видеть еще, может быть, большую ценность других
впечатлений.
…В один из многочисленных трехкилометровых кроссов он пришел к финишу
третьим из взвода, обставив даже тех, кто считался более сильным. После этого тошнило, и
почему-то сильно ныли зубы… Когда был шестикилометровый марш-бросок, взял на себя
чужие автомат и противогаз, но в норму спортивного разряда уложился… Шли строем с
песней, и вдруг возникло такое чувство единства со всеми, что захватило дух… К вечеру так
устал, что не смог сложить робу правильными кирпичиками. Старшина несколько раз
разбрасывал ее, заставляя складывать заново, и вдруг, отодвинув Бояркина, его робу сложил
товарищ