это удается.
В четверг она едет провожать меня в аэропорт, дает миллион типичных
родительских наставлений и берет с меня слово, что я буду регулярно
звонить. Я машу ей вслед рукой. Мои вещи проезжают по ленте через
металлодетектор, не вызвав претензий у таможенной службы. Я забираю
сумку, набрасываю на плечи куртку и отправляюсь на посадку. Мои
соотечественники, толпящиеся в очереди на тот же рейс, не вызывают у
меня почемуто дружеских чувств. Это на 80% крашенные блондинки на
высоких шпильках, в гигантских солнечных очках, обтягивающих
костлявые попки джинсах и майках с крупными логотипами Cavalli. Они
картинно зевают, прикрывая силиконовые губы унизанными острыми
акриловыми ногтями руками, подчеркивая обыденность предстоящего
полета, и льнут к своим лысым дутым бойфрендам, которые в свою
очередь уже успели затариться в дьютифри «Русскими Стандартами» и
«Рэд Лейблами». От мысли о скорейшем их откупоривании на жирных
физиономиях, поросших трехдневной щетиной, бродит счастливая улыбка.
Судьба решает наказать меня за какието неведомые мне грехи и
подсаживает ко мне под бок парочку таких небритых путешественников с
внушительной бутылкой водки, которую они вскрывают, едва успев
пристегнуться. Стюардесса пытается както урезонить некультурных
пассажиров, но они в ответ хлопают ее по попе и заливисто гогочут. Я
делаю вид, что страшно утомлена, отворачиваюсь к окну и зажмуриваюсь.
Однако, моя самодеятельность не кажется моим соседям убедительной, они дергают меня за локоть, тычут в меня своей гигантской бутылкой, в
общем, оказывают знаки внимания. Я упорно жмурюсь и претворяюсь
слепоглухонемой. В конце концов, они отстают от меня, но все два с
лишним часа полета я слушаю слезное повествование о том, как одного из
них вырвало черной икрой.
Когда, наконец, самолет совершает посадку в аэропорту Шарль де Голль, я
вздыхаю с облегчением. Ленка не приехала меня встречать, потому что
далеко, и потому что мне проще добраться самой. Я долго ищу автобус, который идет из аэропорта до центра и пофранцузски называется navette.
Найдя, плачу за проезд и карабкаюсь вовнутрь, таща за собой набитый
Зарой и Манго чемодан. Париж, слегка сероватый от отсутствия солнца, но
все же прекрасный, приветствует меня через окно. В глубине души, где до
этого уживались только страх и вызванное неудачным соседством
отвращение, впервые пробуждается радостное волнение. Оно поднимается, раскидывает лучи, словно восходящее солнышко, и озаряет меня всю. Я
улыбаюсь, мне хочется вскочить с места и запеть во все горло «A Pariiiiiiiis…».
Я сдерживаюсь, подозревая, что скромно одетые пенсионеры, которые
составляют большую часть пассажиров автобуса, могут неправильно
истолковать мой душевный порыв. Автобус высаживает меня у подножья
Триумфальной