они перешли «мост ослов». Дело в том, что в средневековье было два типа школ – простые и высшие. В простых учили складывать и вычитать. В высших – умножать и делить. Умение делить и отделяло учёного от осла, потому что делили тогда не так, как сейчас – в столбик с позиционной записью десятичных разрядов, а в римской записи чисел, которая не является позиционной. И потому алгоритм деления был невероятно сложен. Чувствовать себя «не ослом» обалденно приятно. Правда, потом оказалось, что серые уши, копыта и ослиные хвосты у нас ещё не отпали. Знания математического аппарата, который для физика является всего лишь инструментом, у слушателей были ещё недостаточно прочные. Слова-то лектора они ещё понимали и даже научились не менее ловко, чем он, перегонять нижние индексы тензоров в верхние и наоборот. Только задачки решать самостоятельно не могли. Это обнаружилось, когда в конце семестра им устроили зачёт. Вене попалась задачка, в которой по теории возмущений предлагалось оценить высоту приливных волн мирового океана из-за влияния гравитационного поля Луны. Ребята потом говорили, что из всего курса эту задачку мог бы решить один Селим Феизов, но он проспал и на экзамен опоздал.
Один из курсов физики читал молодой, перспективный гений Володя Захаров, ставший впоследствие академиком. Плотный, пышущий здоровьем, подвижный, как ртуть. Читал просто отвратительно. Для него большая часть идей и физических закономерностей была очевидной, но он не подозревал, что их очевидность для студентов была не бесспорной. Поскольку он был гением, иметь шпаргалки, конспекты лекций и читать, подглядывая в листки, как Генеральный секретарь КПСС, ему казалось, видимо, постыдным. Поэтому он с фантастической скоростью выписывал какие-то формулы, уравнения, выкладки, бормоча при этом слова и фразы, не имеющие никакого отношения к этим формулам. Затем заходил в тупик, грыз мел, мгновенно стирал то, что студенты не успели записать, говоря, что это – «лажа» какая-то, и писал другие уравнения, которые потом тоже стирал. Лекция прерывалась звонком, когда контуры правильных уравнений уже начинали проступать на доске. Лектор с облегчением бросал мел, говоря, что на следующей лекции он напишет правильный результат. Однако, на следующей лекции он почему-то начинал новую тему. И всё же наблюдать работу гения было интересно с чисто эстетических позиций. Мало кто мог потом вспомнить, какой именно курс он читал. Зато хорошо запомнился другой Захаров, его однофамилец, читавший курс высшей алгебры. Этот был в годах, сухонький и близорукий, с выпуклыми линзами в очках – типичный интеллигент дореволюционной школы. Читал блестяще, ни одного лишнего слова, безукоризненная логика – тоже гений, но совсем иного рода. Когда виртуоз-пианист играет сложнейшие пассажи Листа, слушателю кажется, что это так легко повторить. Именно так давалась нам эта сухая, с виду, алгебра.
Курс «Введение в теорию физического эксперимента» читал