волчьего воя, долетевшего с гор, сердце его сжалось, и Андрей замер, прислушиваясь сквозь отчаянно забившийся пульс. Это могли перекликаться индейцы. Прошло несколько напряженных секунд, прежде чем нервы приотпустило. Затравленно оглядевшись, он раскурил трубку, проклиная судьбу за выпавшую ему долю.
«Погоню я ждал, – Преображенский вытер окровавленные пальцы о грязные, вытянутые на коленях лосины. – Но не думал, что они нам на хвост так скоро сядут. Будем теперь со смертью в пятнашки играть вплотную… Ну да ведь и мы не беззубые щенки, огрызнемся, – успокаивал он себя, но тут же вновь вспыхивал: – Долго нам еще на брюхе ползать? Не привычен я загнанным песцом быть. Эх, если б не румянцевский пакет… Залечь в славном месте, да встретить их… Исход, конечно, гадателен… Но уж краше смерть, чем бегство. Верно приказчик замечал: «дож-дя бы… в пятку идут. По-зрячему гонят, как овец…» – Наморщив лоб, он с надеждой посмотрел на небо. Великое в своей безграничности и равнодушии, оно зябко куталось в перистое боа из мглистых облаков. Далеко на западе, как птицы, срывались молнии и, огненно дыша, вонзались в грудь горизонта. Из-за гор выползала туча, и древние деревья, казалось, хмурили свои морщинистые лица, а налетающие порывы ветра рвали тело реки.
Андрей снова напрягся лицом, сжавшиеся губы превратились в немые тиски; уныло кружившее над их головами одинокое карканье седого ворона не предвещало ничего хорошего. Ему вспомнился морозный Охотск, лунный угар над его спящим садом и бегущая фигура в черном плаще… Капитан тяжело вздохнул – сердце его, похоже, высохло до дна из-за вечных страхов и подозрений… Но даже угрюмый Охотск с его матерыми сугробами по зиме, когда трескучий мороз рисует на оконцах свои сны, виделся ему теперь раем. И даже туманная прорубь в небе с незамерзающей луной, казалось ему, согревала душу более чем здешнее солнце. «Еще акульи дети Коллинза! Эти не лучше дикарей, не пощадят – всех на куски рвут. Вот уж переплет, – он горько усмехнулся в кулак, – уже целая рать собирается ковырять изюм из моего рулета».
Пользуясь минутной передышкой, он открыл журнал с недописанной страницей, очинил потрепанное гусиное перо и обмакнул его в бережно сохраненную склянку с черни-лами:
«…я приступаю к описанию, пожалуй, самого драматичного и отчаянного дня нашего многострадального путешествия. Доношу: в живых нас осталось всего девять человек… Вся остальная христолюбивая команда полегла костьми… Господа офицеры, братья мои во Христе и присяге, тоже отдали Богу душу, но мундир свой не запятнали трусостью… Гибель фрегата и команды – это моя Голгофа15 и возмездие за неосмотрительность… грех, за который мне придется ответить на Высшем Суде… Ныне, превозмогая боль, усталость и голод, заканчиваем строительство плота, оный даст нам возможность преодолеть могучие воды реки под названием Колумбия… По мнению нашего проводника Тимофея Тараканова, американский форт Астория, на коий мы возлагаем все наши надежды, где-то совсем рядом, на противном