лицу. Ему было странно слышать свой внутренний голос, свой монолог, свои доводы. Ему стало душно и неуютно в карете, точно она была клетью; всюду было нехорошо и скверно. «Нет покоя, о Господи», – он торопливо и неловко расстегнул перламутровые пуговицы манжет, ворот, растер грудь и только тут с щемящей душу болью понял: все его аргументы, захлебывающийся пафос риторики, утверждения, страстный разговор с самим собой исходят из томительного страха перед грядущим днем.
– Но это… это же столь ужасно! Я не хочу, я не желаю сделать боль моему народу… Отчего же всё это? Отчего такой Рок?.. Mater dolorosa…21 И это всё на старости лет… В юности еще можно жить в свое удовольствие, а в старости – уже нужно. А у меня?..
Губы губернатора сложились в скорбную линию, как в мгновения самых тяжелых утрат, по изрезанной морщинами бледной щеке скатилась слеза. Он попытался хоть как-то улыбнуться, сбросить с себя чары Фатума, но улыбка получилась сломанной и лишь сильнее исказила его черты.
– Иисус Спаситель, заклинаю всеми святыми, не оставляй меня… – пробормотал он, что вырвалось само. – У англичан есть пословье: если правила игры не позволяют вы-игрывать, джентльмены меняют правила… А что менять мне? Я всегда полагал, что театр военных действий будет на территории врага, и только. А выходит… – старик сце-пил зубы, мучительно закрывая глаза. Он трезво, без прикрас оценил диспозицию22 своих сил: она была проигрышной.
Двести солдат, из которых одна треть уже была такими же стариками, как он, более двух десятков калеки… Да, было еще ополчение, но он никогда не зрел такого сборища сосунков и самонадеянных старых индюков… им можно было только доверить отлавливать одичавший скот да рубить лес для строительства верфи…23 Оставались еще его сыновья и их «летучие эскадроны»… А что до регулярных роялистских24 войск, до стальной колонны полковника Бертрана и его «красных кистей»… Губернатор не смог сдержать отчаянья – спустил собак, крепко выругавшись сол-датской бранью. «Всё глупо, дьявольски глупо… До Монтерея путь неблизкий – в шесть, семь походов на марше… им ни за что не поспеть к началу бойни».
Эль Санто до рези в глазах, до дрожащих век представил разлапистые, дымные, черные кусты взрывов, услышал грозное шипение барабанной дроби идущих в атаку русских гренадеров, холодное и жаркое мерцание штыков, срывающийся крик у крепостных орудий: «Вторая, третья, по пехоте картечью – огонь!»; стоны и хрипы раненых, забиваемые грохотом и свистом скачущих казаков; измазанные пороховой гарью лица, пробитые кивера, забрызганные кровью кирасы…25 Он даже увидел, только не разглядел лица, как кто-то дико визжал и плакал, когда его тащили за отрубленную культю по горящей, дымящейся земле, угоняя в полон; как всё вдруг заштриховалось сыпящейся с неба мертвой землей… а потом из огня и дыма показались свежие цепи русских; и падающие под их свинцом и сталью его драгуны… Уже горела пристань… Бой шел у северной башни… Кто-то рыдал у его ноги,