либо ужасаясь ему. Крестьянские дискурсивные практики – это важный элемент повседневного существования сельского народа. В книге, изданной в 2009 году, опираясь на логику американского антрополога Дж. Скотта[25], я обозначил технологии, приемы и умения крестьянского повседневного существования с помощью формулы «орудия слабых» (Equipment of the Weak). И сделал эту формулу общим заглавием книги. Здесь я имел в виду и производственный инструментарий, и «машинерию» умений и навыков, и набор привычек, социально-исторических технологий и культурно-практических ухваток, которые помогают крестьянину совладать с полчищем проблем его повседневной жизни, плотно вписанной в природу. Можно сказать, что и крестьянский дискурс – один из эффективных инструментов, непременно входящих в набор «орудий слабых».
Чем же отличается развитая дискурсивная практика или, иначе говоря, конкретный, осознаваемый в его определенности дискурс от расшифрованного текста социологического интервью? Как различить дискурс и интервью? Как отделить конкретную дискурсивную практику от записанного на диктофон крестьянского нарратива, интервью, которые являются по форме ответами респондента на вопросы социолога? Не является ли расшифрованный текст интервью непосредственным воплощением, бытием дискурсивной практики опрошенного? По форме, несомненно, является. Вместе с тем любое, сколь угодно развернутое интервью, записанное по всем правилам, в соответствии с заранее разработанным гидом, является лишь суммой, композицией, перечнем вопросов социолога и ответов респондента. Своеобразным информационным телом. Но есть ли в этом теле душа? Где скрывается сущность, по которой можно судить (вновь сошлемся на определение М. Фуко) о «совокупности анонимных исторических правил, всегда определенных во времени и пространстве, которые установили в данную эпоху и для данного социального, экономического, географического или лингвистического пространства условия выполнения функции высказывания»? Иначе говоря, как вычленить из этого записанного текстового пространства дискурс? Очень просто. Нужно произвести с текстом операцию флотации, обогащения, извлечения его содержательных, подлинно дискурсивных, фракций. По форме эта операция такова: нужно убрать из поля зрения, «отбросить» те фрагменты интервью, которые выглядят как перемежающиеся, неразвернутые, вопросы и ответы. Сами по себе они, несомненно, информативны. Но глубинная содержательность таких фрагментов обнаруживается только в их сцеплении. Только в диалоге социолога и респондента.
Вопрошание и ответствование – это форма, которая, конечно, содержит дискурсивность. Но данная форма должна быть взята как некое целое, как некий интеллектуально осуществленный монтаж и синтез. Однако формальная диалогичность интервью, которое всякий раз выглядит как допрос (поскольку активная сторона – вопрошающий социолог), маскирует и порой искажает органику дискурсивности респондента – в силу именно