большой поляне. Здесь когда-то был казачий хуторок, теперь о нем напоминали лишь старые фруктовые деревья и торчащие из земли, словно гнилые зубы, остовы домов.
Из шалаша на поляну выскочили трое партизан и окружили грузовик. Под их одобрительные возгласы из него выпрыгнули четверо «полицейских». Мордатый, судя по всему командир отряда, несколько раз присел, разминая затекшие члены, а затем зычно гаркнул часовому:
– Митяй, а ну выгружай эту фашистскую скотину! Ща будем им языки развязывать!
Тот гоготнул в ответ, забрался в кузов, перерезал ножом веревки на ногах пленных и принялся выталкивать их наружу. Под стволами направленных на них автоматов диверсанты, затравленно озираясь, стали сбиваться в кучу.
– Чего, как бараны, в стадо жметесь? – прикрикнул мордатый. – Вас что, суки продажные, немчура порядку не научила?!
– Михалыч, да они с перепугу в штаны наложили, боятся теперь свое фашистское говно растрясти, – хмыкнул кто-то из партизан, и на поляне раздался дружный смех.
– А мне по фигу, в штаны или куда еще, – ответил тот и рявкнул на пленных: – Я кому сказал – стройся!
Диверсанты, наступая друг другу на ноги, выстроились в неровную шеренгу. Мордатый несколько раз прошелся вдоль строя и остановился напротив лейтенанта. Рейхер не отвел взгляда и прямо смотрел на него.
– Михалыч, ты от фрица на всякий случай подальше держись! Смотри, как зенками зыркает! Плюнь – так просто зашипить! – подначил командира кто-то из партизан.
– Волчара паскудная! Нечего с ним цацкаться, наших они сразу в расход пущають. Кончаем – и точка! – крикнул другой.
– Михалыч, не спеши, мы лучше этих сук на ихнего брехуна Геббельса сменяем. Тот хоть по утрам заместо петуха кукарекать будет, – гоготнул третий.
Мордатый пропустил шуточки мимо ушей и, покачиваясь с носков на пятки, распорядился:
– Все, братва, кончаем петь частушки, делом пора заниматься. Митяй, возьми фрица за рога и отведи подальше, мы с ним потом побалакаем.
Усатый партизан ткнул Рейхера автоматом в спину и прикрикнул:
– Шнель! Гитлерюга недорезанный!
Лейтенант, загребая сапогами рыхлый снег, побрел к лесу. Когда пара скрылась за стеной густого терновника, мордатый снова развернулся к пленным. В наступившей тишине слышался только сдавленный кашель. Крайний в шеренге диверсантов, то ли от удара прикладом Митяя, то ли с перепугу, все никак не мог продохнуть. Мордатый брезгливо поморщился, шагнул к Петренко и, буравя его жгуче-черными цыганскими глазами, процедил:
– Ты, помнится, шось в машине вякал, или мне послышалось?
Тот слизнул с прикушенной губы сгустки запекшейся крови и промолчал.
– Он шо у вас, немой?! – сплюнул мордатый, схватил за воротник побледневшего Белодеда, подтащил его к себе и рявкнул: – А ты шо скажешь?
– Мы из рабочей команды, – выдавил из себя агент.
– Говоришь, из рабочей команды?! – хмыкнул партизанский