оглянулся еще раз. Поляк сидел бледный и явно не попадал в разговор.
– Понятно, – сказал я.
– Ах, как жалко, что ты не поэт…
– Я бывший инженер. Какие из технарей поэты? У меня руководитель диссертации, доктор наук, вот он картины пишет. И сейчас пишет. Маслом. Пейзажи.
– Это не то. Ты понимаешь, это не то. Я люблю такую сдержанность линий, элегантную простоту… Ты любишь Модильяни?
– Модильяни? Кто это?
– Ничего ты не знаешь, ты сухой сухарь, засохший сухарь Гришка.
– Чего ты дразнишься? Я технарь, я другому учился. Не дразнись.
– Ладно, технарь. Я покажу тебе все музеи… Короче, один мой друг… Он был моим… другом. Однажды мы гуляли по ночной Москве, а потом он начал читать мне стихи:
Два эха в рощах живут раздельные,
как будто в стереоколонках двух,
все, что ты сделала и что я сделаю,
они разносят по свету вслух…
– Возне…
– Чш-ш-ш… – Ее пальчики легли на мои губы. – Не надо. Да… А потом я разулась и прыгала по припаркованным машинам. Сигнализация на каждой ка-а-ак закричит! Я прыгаю по машинам, а он прыгает внизу и кричит свои стихи.
– По капотам, что ли?
– Ага. Слушай, зануда, я тебя не просто так сюда привела. В этом ресторанчике лучшее в Москве тирамису. Хочешь ложечку?
– Нет.
– Обиделся? Ну и дурак.
– Понятно, – сказал я.
– Точно дурак.
– Любому управленцу известно, что в молодой компании все ходят в джинсах, бредят проектами, вкалывают twenty four seven и смеются. Заматерев, хищная компания обзаводится роскошным офисом с двух-, трехъязычными амбициозными телками, заводит строгий дресс-код, а в умирающей компании совет директоров начинает свое заседание с обсуждения дизайна мраморной лестницы у главного входа…
– Все обсуждают? – Валерия Игоревна скучала возле кофемашины.
– Да.
– Хочешь яблоко?
– Нет. Спасибо. Ты что же, одно яблоко на целый день? И кофе, и сигареты?
– Слушай, зануда. Я. Не. Хочу. Толстеть. Понятно? Ты лучше скажи, они точно хотят мраморную лестницу? Ты не шутишь?
– Нет. Совершенно точно. Мраморную лестницу. Пятнадцать лет холдингу. Круглая дата. Круглая смета на ремонт.
– Они с ума сошли? Ты же сам говорил – из пятнадцати три дочерние компании бунтуют. Ты же сам говорил, что там по нефтянке косяки.
– Они акционеры. Хозяева. Тратят на себя. Мир, дружба, жвачка.
– Ты хочешь сказать, что я должна составить смету, найти подрядчиков и сделать им эту ебаную мраморную лестницу?
– Совершенно верно.
– Они охуели. Они совершенно охуели. Они же убьют в компании все живое. Ты понимаешь? Тебе-то хоть понятно?
– Понятно, – ответил я.
– Булочная. Лера, почему ты так странно говоришь – «булошная»?
– Потому что дожжжь.
– Дождь же.
– Дожжжь.
– Ты же не москвичка. Зачем тебе это?
– А ты зануда. Теперь – москвичка.