у него есть игра, – думала Надя, осторожно ступая в полумраке длинного узкого тоннеля. – Он же философ в конце концов. Они же сказочники, по сути. И теперь я вместе с ним…»
– Здравствуй, – вдруг сказал Марк. – Познакомься. Ее зовут Надежда.
И вдруг левая стена тоннеля зашевелилась и поплыла, освобождая тусклое пространство, как бы проявляя его, и Надя увидела, что вместо узкого прохода они стоят в широкой пещере, края которой не видно, а перед ними сидит дракон. Или лежит. Или сидит и лежит одновременно. Обыкновенный, антрацитовый, огромный и совершенно живой. После невероятного открытия, которое она сделала возле пещеры, после осознания очевидного факта, что она умерла и снова родилась, ничего нелогичного в том, что перед ней сидит и одновременно лежит дракон, она не усматривала.
– Здравствуй, Марк, – сказал дракон обычным человеческим голосом. – Здравствуйте, Надежда. Очень приятно.
– А можно вас потрогать? – спросила Надя.
– Можно, – снисходительно разрешил дракон и положил голову на массивные лапы.
Марк
Три года назад Маркиян Вегенин вдруг осознал, что жизнь обязательно кончится. Как ни растягивай удовольствие, сколько ни экспериментируй со временем, преодолевая его линейность, пробиваясь ко множеству божественных времен, она кончится – тупо и навсегда. И не то чтобы он боялся этого неизбежного конца, но то, что он так ничего и не понял ни о себе, ни об окружающих, ни о причинах почти бесконечного разнообразия флоры и фауны, рассветов и закатов, текстов и человеческих историй, удручало его все больше. Да что там удручало! Он впал в грех уныния. Он понял, что при всем разнообразии мира ограничен в маневре – он не сможет по большому счету реализовать больше одного полноценного сценария за то время активной жизни, которое ему осталось. Да и что это будет за сценарий – книга? новый учебный курс? кругосветное путешествие?
– Можно отправиться в кругосветное путешествие и за это время написать книгу, – его приятель Эдик Ривкин изо всех сил пытался выжать все возможное из гипотетического ближайшего будущего Марка. Они сидели у него на кухне и пили чай с чабрецом. Недавно завязавший художник Ривкин, который раньше, не стесняясь, приходил к непьющему Марку с пол-литровой бутылкой коньяка, теперь постигал радости неспешного холостяцкого чаепития. Он даже чайную доску купил – китайскую, лакированную – и подарил ее Марку на день рождения.
– А еще можно, – воодушевлялся Ривкин, – поехать в кругосветку, написать там книгу и влюбиться в британку, специалистку по разведению крокодилов в неволе.
– Почему в британку? – вяло поинтересовался Марк.
– То есть против крокодилов ты ничего не имеешь! – довольно заржал Ривкин. – Ну не в британку, в японку. С маленькими ножками. Хотя тебе ли париться на этот счет? Ты же от них отбиваться не успеваешь.
– Успеваю, – так же вяло возразил Марк. – Не преувеличивай.
Его коллега по кафедре Люда Вагнер сказала ему однажды:
– Ты нравишься тем женщинам,