Ламой. С глазу на глаз. И вот я вслушиваюсь внутри себя, и не слышу – ни его голоса, ни своего. Тишь. Вот он, вот я, и какой-то коридор внимания. И всё. Нет у меня их – ни вопросов, ни просьб, ни желаний. И тогда я подумал: а если не с ним, а несколько повыше, там. Прислушался: нет, и там их нет у меня. Понимаешь? Что же тут непонятного, говорит Зойка, ты посмотри на себя. И улыбается.
Вышли наутро: неузнаваемо всё. Со всех сторон тысячи паломников текут к площади. И этот поток подхватил нас, не выбраться, и вынес к воротам, уже запертым, и тройному ряду охраны перед ними. И тут я, не понимая зачем, говорю: ты подожди меня здесь, я скоро. И, проталкиваясь сквозь толпу, исчезаю в каких-то опустевших переулках. Навстречу монах, кивает мне, мол, чтоб шел за ним. Петляем, входим в какой-то дом, вынимает из стола пригласительный, на одного, говорит, впиши свое имя, и уходит. Возвращаюсь, даю Зойке, впиши, говорю, и иди. Нет, улыбается, это твоя история, а моя – здесь.
Вошел. Человек триста сидят рядами перед сценой, монахи, особо приглашенные. Церемония в связи с передачей какой-то сакральной реликвии, лама Цейлона привез ее. К сцене не подойти – охрана сплошной линией. Пересек зал, стал у стены, слева от сцены. Ламы входят, впереди Далай, под желтым зонтиком, сложил, взошли на сцену, расселись. Далай кивает, приветствует всех, обводя зал слева направо с этим мудрым черепаховым выражением лица, доходит до меня и останавливается, продолжая кивать, улыбаясь. Я отвечаю ему кивком и улыбкой, а он все продолжает не сводить с меня взгляда. То есть понятно, что кивает он не мне, а кому-то рядом со мной. Смотрю: никого рядом нет. И так длится десять секунд, двадцать, минуты, десять, двадцать…
Уже давно идет церемония, ламы поочередно встают, подходят к нему, склоняются, он не поворачивает к ним головы, и вообще сидит вполоборота к залу, продолжая смотреть мне в глаза, кивать и улыбаться. Ламы сменяют друг друга на трибуне, произносят речи, но зал давно уже лишь вполглаза следит за этим, а полтора глаза обращены к нам, к этой линии взгляда между нами.
Да, первые минут десять я чувствовал некий ток по этой линии, а потом стал испытывать некоторую неловкость от происходящего и, хотя понимал, что это уже совершенно излишне, все же вынул ручку и на пригласительном хотел было черкнуть ему несколько слов, но споткнулся на первом. Как обратиться? Ваше… Выпало из памяти. В общем, пишу: «Дорогой друг…» И несколько слов о себе, о моем проекте арташрама в Ришикеше, и предложение, если он не против, увидеться, поговорить. Нелепость, конечно, все уже произошло, говорю я себе, но все же несу ему эту записку. Охрана расступается, я даю ему в руки, он поверх записки продолжает улыбаться и кивать мне, глядя в глаза.
Возвращаюсь. Из-за кулисы выходит его секретарь, склоняется ухом, лама нашептывает ему, продолжая кивать мне из-за его головы. Секретарь исчезает и спускается с другой стороны сцены с коробкой, подходит ко мне, произносит длинную речь, шепотом, зал прислушивается, взгляды обращены к нам, на трибуне, кажется, уже последний лама что-то неуверенно