считались бесполезными: они разъединяли людей, обосабливали их в отдельные группы, развращали душу придумыванием вранья. Уста, которые произносят имя Йолаха, нельзя осквернять неподлинными языками, которые извергают зловонное дыхание Балиса.
Ати никогда об этом не думал, но если бы раньше ему задали вопрос на эту тему, он ответил бы, что все абистанцы похожи между собой, что все они такие же, как и он, как и его соседи по району в Кодсабаде – единственные представители человечества, которых он когда-либо видел. Однако теперь стало ясно, что люди настолько многогранны и разнообразны, что в итоге каждый из них представляет собой отдельный мир, единственный и неизмеримый, а это некоторым образом подвергало сомнению понятие о едином доблестном народе, состоящем из сплошных близнецов. Ведь тогда люди превратились бы в очередную идею, противоречащую принципу человечности, сконцентрированной в каждом отдельном индивидууме. Захватывающее и тревожное чувство. А что же тогда есть народ?
Крепость исчезла в тумане, за пеленой слез Ати. Он видел санаторий в последний раз. Он будет хранить о нем мистические воспоминания. Именно там он узнал, что жил в мертвом мире, и именно там, в самом центре драмы, на дне одиночества, ему явилось потрясающее ви́дение абсолютно непостижимого иного мира.
Возвращение домой продолжалось целый год или около того. Ати пересаживался с повозок на грузовики, с грузовиков в поезда (в тех регионах, где железной дороге удалось выдержать войну и одолеть ржавчину), а с поездов на телеги (там, где цивилизация опять пропадала). А иногда и пешком или на муле, через крутые горы и дикие леса. Тогда караван полагался на волю случая и своих проводников и продвигался со всем упорством, какое только возможно.
В конце концов состав прошел не менее шести тысяч шабиров, прерываясь на изводящие еще больше бесконечные остановки в самых разных местах, в лагерях для перегруппировки и диспетчерских центрах, где огромные толпы людей в полной неразберихе встречались и расходились, терялись и находились, формировались и расформировывались, а затем безропотно размещались, чтобы разумно распорядиться временем. Караванщики ждали приказов, которые не приходили; грузовики ждали запасные детали, которые никак не могли достать; поезда ждали, пока восстановят рельсы и реанимируют паровоз. А когда наконец все было готово, вставал вопрос о машинистах и проводниках, нужно было срочно бросаться на их поиски, а затем вновь терпеливо ждать. После множества розыскных уведомлений и неожиданных встреч выяснялось, что они уже чем-то заняты. Причины назывались самые разные, использовались как избитые темы, так и новые: машинисты отбывали на чьи-то похороны, проведывали тяжелобольных друзей, решали семейные проблемы, участвовали в неких церемониях, отдавали пропущенные ранее пожертвования, но чаще всего – и это абистанцы беспринципно считали самым незначительным грехом – они бросались заниматься какой-нибудь