простодушия вкупе с прирожденным внутренним благородством.
Осип растерялся, стакан в его руке дрогнул, и он отвернулся, стараясь не смотреть на нее.
– Ох, простите меня. Я стучал, я думал, вы одеты…вот тут вам чаю горячего…
Его растерянность и неловкость были до того трогательны и необычны, что Алиса едва не прыснула от смеха, но понимая, что должна была разыграть стыд и смущение, округлила глаза и натянула покрывало по самую шею:
– Ой! Это вы!
– Простите, простите меня. – Смущаясь и не глядя в ее сторону, Осип поставил стакан на тумбочку:
–Пейте чай, согревайтесь. Как только высохнет одежда – поедем.
– Утром?
– Скорее всего, утром. Я здесь рядом, за стенкой, в соседней комнате. Отдыхайте, Елизавета Ивановна. – Он улыбнулся и вышел.
Алиса зажгла свечку – на улице почти стемнело. Она улеглась в кровать и пила обжигающий чай, со вкусом смородинового листа. Сколько всего она прочитала об этом человеке за время стажировки – статьи в старых газетах, все, что можно было найти в сети, даже отрывки из повести какого-то писателя, жившего в прошлом веке. Одни делали его невероятным героем, другие, как этот писатель выставляли его дурачком – простофилей, пьяницей, жертвой обстоятельств и марионеткой в руках царского генерала Тотлебена, а его супругу, роль коей ей предстоит сыграть, эдакой толстой простоволосой Манькой. Ясно было одно – никто ничего толком не знал о его прошлом. Энциклопедические данные были верны лишь с момента, когда он становится Комисаровым – Костромским, получает дворянство и вотчину. Никакой он не дурачок – это видно сразу. Добряк и скромняга, но не дурачок. На стене тикали старинные часы. За окошком шел холодный дождь вперемежку со снегом, догорала восковая свечка и тихо трещали поленья в камине. Алиса засыпала под барабанную дробь ледяных крупинок по оконному стеклу. Какая чудесная ночь – ее первая ночь в прошлом.
***
Хмурое утро было ветреным, промозглым, и хорошего настроения не прибавляло. Алиса ехала в карете совсем расстроенная. Немудрено, ведь в номере не было ни ванны, ни горячей воды, ни даже зубного порошка, не говоря уже о массажных зубных щетках и отбеливающих гелях. Не было ее любимой расчески – массажки. В тумбочке валялся полубеззубый роговой гребень, который забыл, наверное, кто-то из постояльцев. Она побрезговала расчесываться таким – пришлось разбирать руками пресловутую русую косу и переплетать все без расчески. Получилось не очень. Платье пересохло у огня и стояло колом. Ощущение было не из приятных. Как они соблюдали гигиену в этом их девятнадцатом веке! Нет, она, конечно, читала о крестьянской жизни много, в частности, что бани в деревнях были не у каждого. А если и были, то топились «по-черному». Купались в основном летом в прудах или речках, да и то в белье. Боялись при посторонних обнажать своё тело. А в повседневной жизни люди и вовсе ограничивались мытьём головы по субботам, когда меняли бельё. Только